Неточные совпадения
Так же вот жилось в родных Лозищах и некоему Осипу Лозинскому, то есть жилось, правду сказать, неважно. Земли было мало, аренда тяжелая, хозяйство беднело. Был он уже женат, но детей у него еще не было, и не раз он думал о том, что когда будут дети, то им придется так же плохо, а то и похуже. «Пока
человек еще молод, —
говаривал он, — а за спиной еще не пищит детвора, тут-то и поискать
человеку, где это затерялась его доля».
Пока Лозинская читала письмо,
люди глядели на нее и
говорили между собой, что вот и в такой пустой бумажке какая может быть великая сила, что
человека повезут на край света и нигде уже не спросят плату. Ну, разумеется, все понимали при этом, что такая бумажка должна была стоить Осипу Лозинскому немало денег. А это, конечно, значит, что Лозинский ушел в свет не напрасно и что в свете можно-таки разыскать свою долю…
А все-таки отыскались тут два
человека из таких, что не любят много
говорить, пока не сделают…
Потом немец вынул монету, которую ему Дыма сунул в руку, и показывает лозищанам. Видно, что у этого
человека все-таки была совесть; не захотел напрасно денег взять, щелкнул себя пальцем по галстуку и
говорит: «Шнапс», а сам рукой на кабачок показал. «Шнапс», это на всех языках понятно, что значит. Дыма посмотрел на Матвея, Матвей посмотрел на Дыму и
говорит...
Пошли. А в кабаке стоит старый
человек, с седыми, как щетина, волосами, да и лицо тоже все в щетине. Видно сразу: как ни бреется, а борода все-таки из-под кожи лезет, как отава после хорошего дождя. Как увидели наши приятели такого шероховатого
человека посреди гладких и аккуратных немцев, и показалось им в нем что-то знакомое. Дыма
говорит тихонько...
Матвей опустил голову и подумал про себя: «правду
говорит — без языка
человек, как слепой или малый ребенок». А Дыма, хоть, может быть, думал то же самое, но так как был
человек с амбицией, то стукнул кружкой по столу и
говорит...
И в это время на корабле умер
человек.
Говорили, что он уже сел больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной
человек умер.
— Ну, вы-таки умеете попадать пальцем в небо, — сказал он, поглаживая свою бородку. — Нет, насчет кошелька так вы можете не бояться. Это не его ремесло. Я только
говорю, что всякий
человек должен искать солидного и честного дела. А кто продает свой голос… пусть это будет даже настоящий голос… Но кто продает его Тамани-холлу за деньги, того я не считаю солидным
человеком.
А он
говорит: «Вы похожи на
человека, который собрался ехать, сел на осла задом наперед и держится за хвост.
Теперь подумайте сами: если можно брать меч, чтобы убивать
людей в субботу, то отчего не взять в руки станок, чтобы вам не помирать с голоду в чужой стороне?» А! Я же вам
говорю: это очень умный
человек, этот Мозес.
— Ну, он
говорит так: значит, будет на свете много самых лучших вер, потому что ваши деды верили по-вашему… Так? Ага! А наши деды — по-нашему. Ну, что же дальше? А дальше будет вот что: лучшая вера такая, какую
человек выберет по своей мысли… Вот как они
говорят, молодые
люди…
И долго еще эти два
человека: старый еврей и молодой лозищанин, сидели вечером и
говорили о том, как верят в Америке. А в соседней комнате молодые
люди все болтали и смеялись, а за стеной глухо гремел огромный город…
Дыма, по-видимому, чувствовал себя так, как
человек, который вышел на базар, забывши надеть штаны… Он как-то все отворачивал лицо, закрывал рот рукою и
говорил каким-то виноватым и слащавым голосом...
«Что ты,
говорю, собачий сын, над
человеком сделал?» А они оба довольны, хлопают меня по плечу: «Уэл, уэл, вери уэл!» [Хорошо, хорошо, очень хорошо! (Ред.)]
— Он тоже
говорит с американцами на их языке, но — как степенный и серьезный
человек».
— Послушай, Дыма, — сказал Матвей серьезно. Почему ты думаешь, что их обычай непременно хорош? А по-моему, у них много таких обычаев, которых лучше не перенимать крещеному
человеку. Это
говорю тебе я, Матвей Лозинский, для твоей пользы. Вот ты уже переменил себе лицо, а потом застыдишься и своей веры. И когда придешь на тот свет, то и родная мать не узнает, что ты был лозищанин.
— Ну, вот видишь, — обрадовался Дыма. — Я им как раз
говорил, что ты у нас самый сильный
человек не только в Лозищах, но и во всем уезде. А они
говорят: ты не знаешь правильного боя.
Роза невольно улыбнулась, но он
говорил так печально, что у Анны навернулись на глаза слезы. Она подумала, что, по рассказам Джона, в Америке не так уж плохо, если только
человек сумеет устроиться. Но она не возражала и сказала тихо...
— Смотри, — шепнул Матвей Анне, — вот как здесь живется нашим господам, — что уж
говорить о простых
людях!
— Она, сударыня, круглая сирота… Грех ее обидеть. Барыня, перебирая спицы, кивнула головой. Между тем Джон, которому очень не понравилось все это, а также и обращение с ним Матвея, надел шляпу и пошел к двери, не
говоря ни слова. Матвей увидел, что этот неприятный молодой
человек готов уйти без него, и тоже заторопился. Наскоро попрощавшись с Анной и поцеловав у барыни руку, он кинулся к двери, но еще раз остановился.
Человек постоял, посмотрел на булочника грустными глазами, пытался еще
говорить что-то и вышел на улицу.
Он как-то кротко улыбнулся,
говорил что-то тихо, но быстро, и все проталкивался вперед, туда, где под знаменем стоял
человек, так хорошо понимавший все чувства, так умело колыхавший их своим глубоким, проникавшим голосом…
Все было, как на родине, в такой степени, что девушке становилось до боли грустно: зачем же она ехала сюда, зачем мечтала, надеялась и ждала, зачем встретилась с этим высоким
человеком, задумчивым и странным, который
говорил: «Моя доля будет и твоя доля, малютка».
— Гм… да… Извините, мистер Нилов… Я, конечно, не
говорю о культурной части нации. Но… до известной степени все-таки…
человек, который кусается…
Матвей, конечно, согласился с радостью, и вскоре недавняя знаменитость,
человек, о котором
говорили все газеты Америки, скромно переносил лес с барок на берег речки.
Неточные совпадения
Подозвавши Власа, Петр Иванович и спроси его потихоньку: «Кто,
говорит, этот молодой
человек?» — а Влас и отвечает на это: «Это», —
говорит…
Ляпкин-Тяпкин, судья,
человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину.
Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо
говорил.
Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный
человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Добчинский. Молодой, молодой
человек; лет двадцати трех; а
говорит совсем так, как старик: «Извольте,
говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я,
говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что в комнате,
говорит, немножко темно».
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.