Неточные совпадения
Невдалеке от этого местечка, над извилистой речушкой,
стоял, а может
быть, и теперь еще
стоит, небольшой поселок. Речка от лозы, обильно растущей на ее берегах, получила название Лозовой; от речки поселок назван Лозищами, а уже от поселка жители все сплошь носят фамилии Лозинских. А чтобы точнее различить друг друга, то Лозинские к общей фамилии прибавляли прозвища:
были Лозинские птицы и звери, одного звали Мазницей, другого Колесом, третьего даже Голенищем…
Было это еще в те времена, когда на валах виднелись пушки, а пушкари у них постоянно сменялись: то
стояли с фитилями поляки, в своих пестрых кунтушах, а казаки и «голота» подымали кругом пыль, облегая город… то, наоборот, из пушек палили казаки, а польские отряды кидались на окопы.
Так и поехали втроем в дальнюю дорогу… Не
стоит описывать, как они переехали через границу и проехали через немецкую землю; все это не так уж трудно. К тому же, в Пруссии немало встречалось и своих людей, которые могли указать, как и что надо делать дорогой. Довольно
будет сказать, что приехали они в Гамбург и, взявши свои пожитки, отправились, не долго думая, к реке, на пристань, чтобы там узнать, когда следует ехать дальше.
Матвею Лозинскому нетрудно
было пробить всем дорогу, и через две минуты Лозинская
стояла уже со своим сундуком у самого мостика и в руках держала билет.
Как это бывает часто, приятели старались свалить вину друг на друга. Дыма говорит: надо
было помочь кулаком, Матвей винит голову Дымы. А немец
стоит и дружелюбно кивает обоим…
Лозинский
постоял, посмотрел и не сказал ей ничего. Он не любил говорить на ветер, да и его доля
была тоже темна. А только с этих пор, где бы он ни
стоял, где бы он ни сидел, что бы ни делал, а все думал об этой девушке и следил за нею глазами.
Матвей посмотрел вперед. А там, возвышаясь над самыми высокими мачтами самых больших кораблей,
стояла огромная фигура женщины, с поднятой рукой. В руке у нее
был факел, который она протягивала навстречу тем, кто подходит по заливу из Европы к великой американской земле.
Комната
была просторная. В ней
было несколько кроватей, очень широких, с белыми подушками. В одном только месте
стоял небольшой столик у кровати, и в разных местах — несколько стульев. На одной стене висела большая картина, на которой фигура «Свободы» подымала свой факел, а рядом — литографии, на которых
были изображены пятисвечники и еврейские скрижали. Такие картины Матвей видел у себя на Волыни и подумал, что это Борк привез в Америку с собою.
Он протирал глаза и не мог вспомнить, где он. В комнате
было темно, но кто-то ходил, кто-то топал, кто-то сопел и кто-то
стоял над самой его постелью.
Ирландцы пошумели еще некоторое время, потом расступились, выпустив Падди, который опять вышел вперед и пошел на Матвея, сжав плечи, втянув в них голову, опустивши руки и изгибаясь, как змея. Матвей
стоял, глядя с некоторым удивлением на его странные ужимки, и уже опять
было приготовился повторить прежний урок, как вдруг ирландец присел; руки Матвея напрасно скользнули в воздухе, ноги как будто сами поднялись, и он полетел через постель на спину.
Но вдруг он с испугом привскочил на кровати. Матвей тоже сидел. При свете с улицы
было видно, что лицо его бледно, волосы
стоят дыбом, глаза горят, а рука приподнята кверху.
Матвей попробовал вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое с ним случилось, но сердце у него застучало в груди, а потом начало как будто падать. Улица, на которой он
стоял,
была точь-в-точь такая, как и та, где
был дом старой барыни. Только занавески в окнах
были опущены на правой стороне, а тени от домов тянулись на левой. Он прошел квартал,
постоял у другого угла, оглянулся, вернулся опять и начал тихо удаляться, все оглядываясь, точно его тянуло к месту или на ногах у него
были пудовые гири.
Старая барыня посмотрела на него с удивлением. Анна, которая успела уже снести свой узел в кухню и, поддернув подол юбки, принималась за мытье пола, покинутого барыней, наскоро оправившись, тоже выбежала к Джону. Все трое
стояли на крыльце и смотрели и направо, и налево. Никого не
было видно, похожего на Матвея, на тихой улице.
Но тогда их
было еще не так много, и, на несчастье Матвея, ему не встретилось ни одного, когда он
стоял среди толпы и кричал, как человек, который тонет. Американцы останавливались, взглядывали с удивлением на странного человека и шли дальше… А когда опять к этому месту стал подходить полисмен, то Лозинский опять быстро пошел от него и скрылся на мосту…
И все здесь
было незнакомо, все не наше. Кое-где в садах
стояла странная зелень, что-то вилось по тычинкам, связанным дугами, — и, приглядевшись, Матвей увидел кисти винограда…
За мостом он уже без приглашения кондуктора взобрался в вагон, на котором
стояла надпись: «Central park». [Центральный парк. (Ред.)] Спокойное сидение и ровный бег вагона манили невольно бесприютного человека, а куда ехать, ему
было теперь все равно. Только бы ехать, чем дальше, тем лучше, не думая ни о чем, давая отдых усталым ногам, пока дремота налетает вместе с ровным постукиванием колес…
Когда пыль, поднятую этой толкотней, пронесло дальше, к площади, знамя опять
стояло неподвижно, а под знаменем встал человек с открытой головой, длинными, откинутыми назад волосами и черными сверкающими глазами южанина. Он
был невелик ростом, но возвышался над всею толпой, на своей платформе, и у него
был удивительный голос, сразу покрывший говор толпы. Это
был мистер Чарльз Гомперс, знаменитый оратор рабочего союза.
В первый еще раз на американской земле он
стоял в толпе людей, чувство которых ему
было понятно,
было в то же время и его собственным чувством.
Мистер Гопкинс, наряду с другими людьми в серых касках и с клобами в руках,
стоял неподвижно, как статуя, и, разумеется, не
был тронут красноречием мистера Гомперса.
— Уэлл! Это, конечно, не так определенно. Он имеет право, как и всякий другой, сидеть на скамье и вздыхать хоть до утра. Посмотрите только, не станет ли он делать чего-нибудь похуже. Дэбльтоун полагается на вашу бдительность, сэр! Не пойдет ли незнакомец к реке, нет ли у него сообщников на барках, не ждет ли он случая, чтобы ограбить железнодорожный поезд, как это
было недавно около Мадисона…
Постойте еще, Джон.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала она с легким оттенком иронии. Но она чувствовала с некоторой досадой, что ей все-таки неловко
было бы оставить
стоять этого человека.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня
есть ноги; я и
постою. Зачем мне ваша кровать?
Городничий. Ступай на улицу… или нет,
постой! Ступай принеси… Да другие-то где? неужели ты только один? Ведь я приказывал, чтобы и Прохоров
был здесь. Где Прохоров?
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков. Возле вас
стоять уже
есть счастие; впрочем, если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.