Неточные совпадения
Пана полковника, крепко опьяневшего, батенька удостоились сами отвести в свою спальню для опочивания. Прочие же
гости расположились где кто попал. Маменьке были заботы снабдить каждого подушкою. Если же случались барыни, испившие медку, то их проводили в детскую, где взаперти сидели четыре
мои сестры.
Маменька, как увидели и расслушали
мой голос, который взобрался на самые высочайшие тоны — потому что пан Кнышевский, дабы пощеголять дарованием ученика своего, тянул меня за ухо что есть мочи, от чего я и кричал необыкновенно — так вот, говорю, маменька как расслушали, что это
мой голос, от радости хотели было сомлеть, отчего должно бы им и упасть, то и побоялись, чтобы не упасть на пана полковника или чтоб V не сделать непристойного чего при падении, то и удержались
гостей ради, а только начали плакать слезами радости.
Конечно, им бы следовало сильнее выразить свою чувствительность, затем, что когда батенька, и не любивши меня, прослезились, увидя
мое дарование, а им, маменьке, как о пестунчике своем, одних слез недостаточно было, но я их не виню: банкет, пан полковник и все
гости помешали большому «пассажу».
Как вдруг дверь, описанная мною, с шумом разорвавшая державший ее крючок, с треском отворяется к
гостям и из нее, как из мешка огурцы, кучами выпадают сестры
мои, девки, бабы, девчонки и все замарашки, какие могли быть в дворе.
Настал день свадьбы. С вечера еще съехались все
гости и гуляли на девичнике без всяких счетов. Анисинька
моя была весела, чем и возбуждала любовь
мою, отчего и я был в кураже и старался знакомиться с новыми родными; но, от множества их, путался в именах и называл одного вместо другого. Угощение было всем равное и отличное.
По совершению
моего счастья, когда мы возвратились в дом родителей наших, они встретили нас с хлебом и солью. Хор музыкантов, из шести человек, гремел на всю улицу. Нас посадили за стол, и все
гости сели на указанные места, по расчету маршала.
Не успели порядочно усесться, как одна из
гостей — она была не кровная родственница, а крестная мать
моей Анисьи Ивановны; как теперь помню ее имя, Афимья Борисовна — во весь голос спрашивает
мою новую маменьку:"Алена Фоминишна! Когда я крестила у вас Анисью Ивановну, в какой паре я стояла?"
Я с ним не встречался; но когда, распорядивши все, собирался ехать к своим, то — нечего делать! — послал к нему сказать
мой поклон, что я дня через три буду с
моей женой, а в следующее воскресенье будет у меня здесь свадебный бал, и что
гости уже званы, так чтобы сделал мне братское одолжение, не трубил бы по утрам и ничего бы не беспокоил нас по ночам и во время бала, за что останусь ему вечно благодарным.
К удивлению
моему, он поручил мне отвечать деликатно, что во все время, пока проживает здесь любезнейшая его невестушка, он ни ее, ни
гостей моих не обеспокоит ничем.
Прибыв в деревню, я располагал всем устройством до последнего: назначал квартиры для ожидаемых
гостей, снабжал всем необходимым, в доме также до последнего хлопотал: а
моя миленькая Анисья Ивановна, что называется, и пальцем ни до чего не дотронулась. Лежала себе со всею нежностью на роскошной постели, а перед нею девки шили ей новое платье для балу. Досадно мне было на такое ее равнодушие; но по нежности чувств
моих, еще несколько к ней питаемых, извинял ее.
О тульском и некоторых других пассажах, постигших меня даже в Санкт-Петербурге, я умалчивал; зато уже санктпетербургскую жизнь, и в особенности театры, объяснял
гостям со всем
моим красноречием и всем петербургским штилем, примешивая часто модные слова.
Моя возлюбленная супруга не вмешивалась ни во что; все занималась своими нарядами и мало сидела с
гостями: посидит, посидит, да и уйдет понежиться, как говорила она, полежать.
Наконец, уже один из
гостей, по-дружески, шепнул мне, что все вина
мои — просто галиматья, и их употреблять не может никакая натура.
Видевшие это,
гости захохотали, но я чисто по фамильной комплекции, следуя маменькиной натуре, готов был сомлеть, но удержался, имея в первой горячности мысль точно бежать на могилу, вмещающую в себе прах нежнейших
моих родителей, и теням их жаловаться на нововведения, осрамившие меня с ног до головы.
На другой день — терпения
моего не стало! Выписного кухмистра взашей, приказал кухозаркам своим изготовить обед по старине, и
гости покушали у меня все преисправно и разъехались, благодаря со всем чистосердечием, без малейшей аллегорики.
Упоенный ожившим счастьем, я не выходил из гостиной, увивался около жены и, почитая, что бывшая мрачность происходила в ней от ее положения… радовался, что по вкусу пришлись ей
гости, и она вошла в обыкновенные чувства; а потому, питая к ним благодарность за приезд их, я бесперестанно занимал их то любопытным рассказом о жизни
моей в столице Санкт-Петербурге, об актерщиках и танцовщицах, то водил их на гумно или чем-нибудь подобным веселил их.
— О!
мой друг!
гости ничего.
Я, сохраняя с своей стороны здоровье, проездил более назначенного времени и, при возвращении, встречен был женою, со всеми искренними ласками, и обоими гостьми. Они, спасибо им, прожили у нас несколько дней, в кои я поддерживал свое здоровье прогулкою по полям и, возвращаясь, имел удовольствие находить жену всегда веселую, приятную и ласковую ко мне, а не менее также и
гостей моих.
Пожили
гости, пожили, да и уехали, и хотя обещали часто бывать, но все без них скучно нам было. Жена
моя испускала только междометия, а уже местоимений с нежным прилагательным не употребляла. Как вот
моя новая родительница, присылая к нам каждый день то за тем, то за другим, в один день пишет к нам за новость, что к ним, в Хорол, пришел, дескать, квартировать Елецкий полк, и у них стало превесело…