Неточные совпадения
Милая О! — мне всегда это казалось — что она похожа на свое имя: сантиметров на 10 ниже Материнской Нормы — и оттого вся кругло обточенная, и
розовое О — рот — раскрыт навстречу каждому
моему слову. И еще: круглая, пухлая складочка на запястье руки — такие бывают у детей.
Мне было жутко остаться с самим собой — или, вернее, с этим новым, чужим мне, у кого только будто по странной случайности был
мой нумер — Д-503. И я пошел к нему, к R. Правда, он не точен, не ритмичен, у него какая-то вывороченная, смешливая логика, но все же мы — приятели. Недаром же три года назад мы с ним вместе выбрали эту милую,
розовую О. Это связало нас как-то еще крепче, чем школьные годы.
Но она спокойно дымила, спокойно поглядывала на меня и небрежно стряхнула пепел — на
мой розовый билетик.
Опрокинула в рот весь стаканчик зеленого яду, встала и, просвечивая сквозь шафранное
розовым, — сделала несколько шагов — остановилась сзади
моего кресла…
Полумрак комнат, синее, шафранно-желтое, темно-зеленый сафьян, золотая улыбка Будды, мерцание зеркал. И —
мой старый сон, такой теперь понятный: все напитано золотисто-розовым соком, и сейчас перельется через край, брызнет —
Без четверти 22 в комнате у меня — радостный
розовый вихрь, крепкое кольцо
розовых рук вокруг
моей шеи. И вот чувствую: все слабее кольцо, все слабее — разомкнулось — руки опустились…
Милая, бедная О!
Розовый рот —
розовый полумесяц рожками книзу. Но не могу же я рассказать ей все, что было, — хотя б потому, что это сделает ее соучастницей
моих преступлений: ведь я знаю, у ней не хватит силы пойти в Бюро Хранителей, и следовательно —
Я вылез из люка на палубу и остановился: не знаю, куда теперь, не знаю, зачем пришел сюда. Посмотрел вверх. Там тускло подымалось измученное полднем солнце. Внизу — был «Интеграл», серо-стеклянный, неживой.
Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это — только
моя фантазия, что все осталось по-прежнему, и в то же время ясно…
Знакомо ли вам это чувство: когда на аэро мчишься ввысь по синей спирали, окно открыто, в лицо свистит вихрь — земли нет, о земле забываешь, земля так же далеко от нас, как Сатурн, Юпитер, Венера? Так я живу теперь, в лицо — вихрь, и я забыл о земле, я забыл о милой,
розовой О. Но все же земля существует, раньше или позже — надо спланировать на нее, и я только закрываю глаза перед тем днем, где на
моей Сексуальной Табели стоит ее имя — имя О-90…
В глазах у меня — рябь, тысячи синусоид, письмо прыгает. Я подхожу ближе к свету, к стене. Там потухает солнце, и оттуда — на меня, на пол, на
мои руки, на письмо все гуще темно-розовый, печальный пепел.
Вы, ураниты, — суровые и черные, как древние испанцы, мудро умевшие сжигать на кострах, — вы молчите, мне кажется, вы — со мною. Но я слышу:
розовые венеряне — что-то там о пытках, казнях, о возврате к варварским временам. Дорогие
мои: мне жаль вас — вы не способны философски-математически мыслить.
Не глядя я видел, как вздрагивают коричнево-розовые щеки, и они двигаются ко мне все ближе, и вот в
моих руках — сухие, твердые, даже слегка покалывающие пальцы.
Я отчетливо помню каждое ее движение. Я помню, как она взяла со стола
мой стеклянный треугольник и все время, пока я говорил, прижимала его острым ребром к щеке — на щеке выступал белый рубец, потом наливался
розовым, исчезал. И удивительно: я не могу вспомнить ее слов — особенно вначале, — и только какие-то отдельные образы, цвета.
Неточные совпадения
Татьяна то вздохнет, то охнет; // Письмо дрожит в ее руке; // Облатка
розовая сохнет // На воспаленном языке. // К плечу головушкой склонилась. // Сорочка легкая спустилась // С ее прелестного плеча… // Но вот уж лунного луча // Сиянье гаснет. Там долина // Сквозь пар яснеет. Там поток // Засеребрился; там рожок // Пастуший будит селянина. // Вот утро: встали все давно, //
Моей Татьяне всё равно.
Я остановился у двери и стал смотреть; но глаза
мои были так заплаканы и нервы так расстроены, что я ничего не мог разобрать; все как-то странно сливалось вместе: свет, парча, бархат, большие подсвечники,
розовая, обшитая кружевами подушка, венчик, чепчик с лентами и еще что-то прозрачное, воскового цвета.
Я подошел к лавочке, где были ситцы и платки, и накупил всем нашим девушкам по платью, кому
розовое, кому голубое, а старушкам по малиновому головному платку; и каждый раз, что я опускал руку в карман, чтобы заплатить деньги, —
мой неразменный рубль все был на своем месте. Потом я купил для ключницыной дочки, которая должна была выйти замуж, две сердоликовые запонки и, признаться, сробел; но бабушка по-прежнему смотрела хорошо, и
мой рубль после этой покупки благополучно оказался в
моем кармане.
Да, я жаждал могущества всю
мою жизнь, могущества и уединения. Я мечтал о том даже в таких еще летах, когда уж решительно всякий засмеялся бы мне в глаза, если б разобрал, что у меня под черепом. Вот почему я так полюбил тайну. Да, я мечтал изо всех сил и до того, что мне некогда было разговаривать; из этого вывели, что я нелюдим, а из рассеянности
моей делали еще сквернее выводы на
мой счет, но
розовые щеки
мои доказывали противное.
— Слава Богу… Вот тетушка прислала вам ваше любимое
мыло,
розовое, — сказала она, кладя
мыло на стол и полотенца на ручки кресел.