Но первое: я не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что жизнь древних была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не может. Да и откуда тогда было бы взяться государственной логике, когда люди жили в состоянии свободы, то есть зверей, обезьян, стада. Чего можно требовать от них, если даже и в
наше время откуда-то со дна, из мохнатых глубин, — еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.
Неточные совпадения
Но, дорогие, надо же сколько-нибудь думать, это очень помогает. Ведь ясно: вся человеческая история, сколько мы ее знаем, это история перехода от кочевых форм ко все более оседлым. Разве не следует отсюда, что наиболее оседлая форма жизни (
наша) есть вместе с тем и наиболее совершенная (
наша). Если люди метались по земле из конца в конец, так это только во
времена доисторические, когда были нации, войны, торговли, открытия разных америк. Но зачем, кому это теперь нужно?
Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя — пусть даже зачаточная — государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия
нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те
времена на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.
Коридор. Тысячепудовая тишина. На круглых сводах — лампочки, бесконечный, мерцающий, дрожащий пунктир. Походило немного на «трубы»
наших подземных дорог, но только гораздо уже и не из
нашего стекла, а из какого-то другого старинного материала. Мелькнуло — о подземельях, где будто бы спасались во
время Двухсотлетней Войны… Все равно: надо идти.
Установленный обычаем пятиминутный предвыборный перерыв. Установленное обычаем предвыборное молчание. Но сейчас оно не было тем действительно молитвенным, благоговейным, как всегда: сейчас было как у древних, когда еще не знали
наших аккумуляторных башен, когда неприрученное небо еще бушевало
время от
времени «грозами». Сейчас было, как у древних перед грозой.
— Но, I, — пойми же, пойми:
наши предки — во
время Двухсотлетней Войны — именно это и сделали…
И сколько бы ни внушали княгине, что в
наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
Герой
Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии.
И там же надписью печальной // Отца и матери, в слезах, // Почтил он прах патриархальный… // Увы! на жизненных браздах // Мгновенной жатвой поколенья, // По тайной воле провиденья, // Восходят, зреют и падут; // Другие им вослед идут… // Так наше ветреное племя // Растет, волнуется, кипит // И к гробу прадедов теснит. // Придет, придет и
наше время, // И наши внуки в добрый час // Из мира вытеснят и нас!
Неточные совпадения
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до
нашего // Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? // О
время,
время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
В самое то
время, когда взаимная
наша дружба утверждалась, услышали мы нечаянно, что объявлена война.
Что касается до внутреннего содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в
наше просвещенное
время.
Но в том-то именно и заключалась доброкачественность
наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то
время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию и только слегка позволили себе пособолезновать и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Сказать ли всю истину: по секрету, он даже заготовил на имя известного
нашего географа, К. И. Арсеньева, довольно странную резолюцию:"Предоставляется вашему благородию, — писал он, — на будущее
время известную вам Византию во всех учебниках географии числить тако: