На плоскости бумаги, в двухмерном мире — эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R.
Все равно как если бы вы, положив нога на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь на этой кровати.
Захлопнулась дверь. Помню: внизу под дверью прицепилась какая-то бумажка и заскребла на полу, когда дверь закрывалась, а потом, как колпаком, накрыло какой-то особенной, безвоздушной тишиной. Если бы он сказал хоть одно слово —
все равно какое — самое пустяковое слово, я бы все сдвинул сразу. Но он молчал.
Неточные совпадения
Нет: точка.
Все это — пустяки, и
все эти нелепые ощущения — бред, результат вчерашнего отравления… Чем: глотком зеленого яда — или ею?
Все равно. Я записываю это, только чтобы показать,
как может странно запутаться и сбиться человеческий — такой точный и острый — разум. Тот разум, который даже эту, пугавшую древних, бесконечность сумел сделать удобоваримой — посредством…
И человечек — тончайший. Он
весь как будто вырезан из бумаги, и
как бы он ни повернулся —
все равно у него только профиль, остро отточенный: сверкающее лезвие — нос, ножницы — губы.
Конверт взорван — скорее подпись — и рана — это не I, это… О. И еще рана: на листочке снизу, в правом углу — расплывшаяся клякса — сюда капнуло… Я не выношу клякс —
все равно: от чернил они или от…
все равно от чего. И знаю — раньше — мне было бы просто неприятно, неприятно глазам — от этого неприятного пятна. Но почему же теперь это серенькое пятнышко —
как туча, и от него —
все свинцовее и
все темнее? Или это опять — «душа»?
Это было до такой степени невероятно, до такой степени неожиданно, что я спокойно стоял — положительно утверждаю: спокойно стоял и смотрел.
Как весы: перегрузите одну чашку — и потом можете класть туда уже сколько угодно — стрелка
все равно не двинется…
— Записаться она, к счастью, не успеет. И хоть тысячу таких,
как она: мне
все равно. Я знаю — ты поверишь не тысяче, но одной мне. Потому что ведь после вчерашнего — я перед тобой
вся, до конца,
как ты хотел. Я — в твоих руках, ты можешь — в любой момент…
Вечером, позже, узнал: они увели с собою троих. Впрочем, вслух об этом,
равно как и о
всем происходящем, никто не говорит (воспитательное влияние невидимо присутствующих в нашей среде Хранителей). Разговоры — главным образом о быстром падении барометра и о перемене погоды.
Вот приблизительно то, что пережил я, когда сегодня утром прочитал Государственную Газету. Был страшный сон, и он кончился. А я, малодушный, я, неверующий, — я думал уже о своевольной смерти. Мне стыдно сейчас читать последние, написанные вчера, строки. Но
все равно: пусть, пусть они останутся,
как память о том невероятном, что могло быть — и чего уже не будет… да, не будет!..
Я увидел на столе листок — последние две страницы вчерашней моей записи:
как оставил их там с вечера — так и лежали. Если бы она видела, что я писал там… Впрочем,
все равно: теперь это — только история, теперь это — до смешного далекое,
как сквозь перевернутый бинокль…
— Не знаю. Ты понимаешь,
как это чудесно: не зная — лететь —
все равно куда… И вот скоро двенадцать — и неизвестно что? И ночь… где мы с тобой будем ночью? Может быть — на траве, на сухих листьях…
— Но то, что Он сказал мне… Поймите же — это вот
все равно,
как если сейчас выдернуть из-под вас пол — и вы со
всем, что вот тут на столе — с бумагой, чернилами… чернила выплеснутся — и
все в кляксу…
Смотритель подумал с минуту и отвечал, что в истории многое покрыто мраком; но что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и не порожний, но
все равно как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты заключал.
Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства и знались только, как выражаются, с помещиками Завалишиным да Полежаевым (знаменитые термины, произведенные от глаголов «полежать» и «завалиться», которые в большом ходу у нас на Руси,
все равно как фраза: заехать к Сопикову и Храповицкому, означающая всякие мертвецкие сны на боку, на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежностями); все те, которых нельзя было выманить из дому даже зазывом на расхлебку пятисотрублевой ухи с двухаршинными стерлядями и всякими тающими во рту кулебяками; словом, оказалось, что город и люден, и велик, и населен как следует.
Неточные совпадения
Услышав требование явиться, она
как бы изумилась, но так
как, в сущности, ей было
все равно,"кто ни поп — тот батька", то после минутного колебания она начала приподниматься, чтоб последовать за посланным.
― Ну,
как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну,
всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
— О, нет! —
как будто с трудом понимая, — сказал Вронский. — Если вам
всё равно, то будемте ходить. В вагонах такая духота. Письмо? Нет, благодарю вас; для того чтоб умереть, не нужно рекомендаций. Нешто к Туркам… — сказал он, улыбнувшись одним ртом. Глаза продолжали иметь сердито-страдающее выражение.
— Ну,
как хочешь, мне
всё равно, — с досадой сказала она.
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали,
как вы больно мне делаете!
Всё равно,
как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…