Неточные совпадения
— Прогневали мы господа бога, Юрий Дмитрич! Не дает нам весны. Да и в пору мы выехали! Я говорил
тебе,
что будет погода. Вчера мы проехали верст шестьдесят, так могли б сегодня отдохнуть. Вот уж седьмой день, как мы из Москвы, а скоро ли доедем — бог весть!
—
Что ты,
что ты, боярин! Бог с
тобою!
— Не греши, Алексей, бог милостив! Посмотри хорошенько: разве
ты не видишь,
что здесь снег укатан и наши лошади не вязнут: ведь это дорога.
— Эге, да
ты стал поговаривать! Ну,
что, брат, ожил?
— Кто? я беглый? — сказал прохожий, приостановя свою лошадь. Этот вопрос был сделан таким голосом,
что Алексей невольно схватился за рукоятку своего охотничьего ножа. — Добро, добро, так и быть, — продолжал он, — мне грешно на
тебя сердиться. Беглый! Нет, господин честной, запорожцы — люди вольные и служат тому, кому хотят.
— Разве
ты не слышишь? — сказал земский. — И
чему дивиться? Плетью обуха не перешибешь; да и
что нам, мелким людям, до этого за дело?
— А то, любезный,
что другой у
тебя не останется, как эту сломят. Ну, пристало ли земскому ярыжке говорить такие речи о князе Пожарском? Я человек смирный, а у другого бы
ты первым словом подавился! Я сам видел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы. Нет, брат, он не побежит первый, хотя бы повстречался с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом,
ты с рожи-то очень похож.
— На
что тебе, добрый человек?
— А вот я бы побожился,
что у
тебя за пазухой целый мешок денег: посмотри, как левая сторона отдулась!
— Жаль, хозяин, — продолжал земский, —
что у
тебя в повозках, хоть, кажется, в них и много клади, — прибавил он, взглянув в окно, — не осталось никаких товаров:
ты мог бы их все сбыть. Боярин Шалонский и богат и тороват. Уж подлинно живет по-барски: хоромы — как царские палаты, холопей полон двор, мяса хоть не ешь, меду хоть не пей; нечего сказать — разливанное море! Чай, и вы о нем слыхали? — прибавил он, оборотясь к хозяину постоялого двора.
— А вот
что, родимый. Сосед наш, убогий помещик, один сын у матери. Ономнясь боярин зазвал его к себе пображничать:
что ж, батюшка?.. для своей потехи зашил его в медвежью шкуру, да и ну травить собакою! И, слышь
ты, они, и барин и собака, так остервенились,
что насилу водой разлили. Привезли его, сердечного, еле жива, а бедная-то барыня уж вопила, вопила!.. Легко ль! неделю головы не приподымал!
— Ах
ты простоволосая! — сказал земский. — Да кому ж и тешить боярина, как не этим мелкопоместным? Ведь он их поит и кормит да уму-разуму научает. Вот хотя и ваш Васьян Степанович, давно ли кричал: «На
что нам польского королевича!» — а теперь небойсь не то заговорил!..
—
Что с
тобою, добрый человек? — сказал стрелец после минутного общего молчания.
— И, верно,
тебе померещилось
что ни есть страшное? — спросил купец.
— А
что, — спросил Кирша у хозяина, — чай, проезжие гости не все у
тебя приели?
— Не хлопочи, тетка, — сказал Алексей, войдя в избу, — в этой кисе есть
что перекусить. Вот
тебе пирог да жареный гусь, поставь в печь… Послушайте-ка, добрые люди, — продолжал он, обращаясь к проезжим, — у кого из вас гнедой конь с длинной гривою?
— Ему бы поучиться летать у жены своей, Маринки, — сказал стрелец. — Говорят, будто б эта ведьма, когда приступили к царским палатам, при всех обернулась сорокою, да и порх в окно!..
Чему ж
ты ухмыляешься? — продолжал он, обращаясь к купцу. — Чай, и до
тебя этот слух дошел?
— А вот так же, хозяин, как вижу теперь,
что у
тебя в этой фляжке романея. Не правда ли?
— Вот
что!.. Так
ты и Тушинского вора знаешь?
—
Что ты, бог с
тобою! — вскричала хозяйка. — Да разве нам белый свет опостылел! Станем мы ловить разбойника! Небойсь ваш губной староста не приедет гасить, как товарищи этого молодца зажгут с двух концов нашу деревню! Нет, кормилец, ступай себе, лови его на большой дороге; а у нас в дому не тронь.
— Дура! — сказал стрелец. — Да разве
ты не боишься,
что он вас ограбит?
— Так и я с
тобою, — сказал стрелец. —
Тебе будет поваднее со мною ехать; видишь, у меня есть
чем оборониться.
— Теперь растолкуй мне, Кирша, — сказал вполголоса Алексей, —
что тебе вздумалось назвать разбойником этого проезжего?
— Гей! хозяин!
что у
тебя здесь за челядь? Вон все отсюда!.. Эй, вы! оглохли,
что ль? Вон, говорят вам!
— А это
что за неуч растянулся на скамье? — продолжал пан, взглянув на молчаливого прохожего. — Гей
ты, олух!
— Нет, господа честные, прошу у меня не буянить, — сказал хозяин. — А
ты, добрый человек, никак, забыл,
что хотел
чем свет ехать? Слышишь, вторые петухи поют?
— Ага! догадался! — сказал поляк, садясь в передний угол. — Счастлив
ты,
что унес ноги, а не то бы я с
тобою переведался. Hex их вшисци дьябли везмо! Какие здесь буяны! Видно, не были еще в переделе у пана Лисовского.
—
Что? как
что?.. Да кто
тебе сказал,
что я лежал между гряд?
— Ага! так это
ты, ясновельможный? Прошу покорно,
чего злые люди не выдумают! Ведь точно говорят,
что Лисовский
тебя поколотил и
что если б на другой день
ты не бежал в Москву, то он для острастки других непременно бы
тебя повесил.
— Какой вздор, какой вздор! — перервал поляк, стараясь казаться равнодушным. — Да
что с
тобою говорить! Гей, хозяин,
что у
тебя есть? Я хочу поужинать.
— Цо то есть? — закричал поляк. — Ах
ты лайдак! Как же
ты говорил,
что у
тебя нет съестного?
— Конечно, пан, конечно. Да
что ж
ты перестал? Кушай на здоровье!
— Я уж
тебе сказал,
что не хочу.
— Не прогневайся:
ты сейчас говорил,
что для поляков нет ничего заветного, то есть: у них в обычае брать чужое, не спросясь хозяина… быть может; а мы, русские, — хлебосолы, любим потчевать: у всякого свой обычай. Кушай, пан!
— Да
что ж
ты пристал, в самом деле…
— Слушайте, товарищи! — продолжал Юрий. — Если кто из вас тронется с места, пошевелит одним пальцем, то я в тот же миг размозжу ему голову. А
ты, ясновельможный, прикажи им выйти вон, я угощаю одного
тебя. Ну,
что ж
ты молчишь?.. Слушай, поляк! Я никогда не божился понапрасну; а теперь побожусь,
что ты не успеешь перекреститься, если они сейчас не выйдут. Долго ль мне дожидаться? — прибавил он, направляя дуло пистолета прямо в лоб поляку.
— Смелей, пан Копычинский, смелей! — сказал Кирша. —
Ты видишь, немного осталось.
Что робеть, то хуже… Ну, вот и дело с концом! — примолвил он, когда поляк проглотил последний кусок.
— Спасибо
тебе, — продолжал он, обращаясь к Юрию, — спасибо,
что проучил этого наглеца.
Быть может,
ты поймешь тогда,
что присяга, вынужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и
что умереть за веру православную и святую Русь честнее,
чем жить под ярмом иноверца и носить позорное имя раба иноплеменных.
— Мы поедем шагом, — сказал Юрий, — так
ты успеешь нас догнать. Прощай, пан, — продолжал он, обращаясь к поляку, который, не смея пошевелиться, сидел смирнехонько на лавке. — Вперед знай,
что не все москали сносят спокойно обиды и
что есть много русских, которые, уважая храброго иноземца, не попустят никакому забияке, хотя бы он был и поляк, ругаться над собою А всего лучше вспоминай почаще о жареном гусе. До зобаченья, ясновельможный пан!
— И теплее, боярин; а здесь так ветром насквозь и прохватывает. Ну, Юрий Дмитрич, — продолжал Алексей, радуясь,
что господин его начал с ним разговаривать, — лихо же
ты отделал этого похвальбишку поляка! Вот
что называется — угостить по-русски! Чай, ему недели две есть не захочется. Однако ж, боярин, как мы выезжали из деревни, так в уши мне наносило что-то неладное, и не будь я Алексей Бурнаш, если теперь вся деревушка не набита конными поляками.
— И, Алексей, побойся бога! Неужели
ты думаешь,
что тот, кто по милости нашей глядит на свет божий, не посовестится…
— Ну, не говорил ли я
тебе,
что это Кирша? — сказал он Алексею.
—
Чего ж
ты боишься? — сказал Юрий. — Когда поляки узнают, кто я…
— Оно так, Юрий Дмитрич, но пока
ты будешь им толковать,
что едешь с грамотой пана Гонсевского, они успеют подстрелить нас обоих: у поляков расправа короткая.
— А особливо, — прибавил Кирша, — когда они уверены,
что ты их неприятель и везешь с собою много денег.
— За труса Копычинского, — продолжал Кирша, — они бы не вступились, да он уверил их,
что ты враг поляков и везешь казну в Нижний Новгород.
—
Что ты,
что ты, Зарезушка? — сказал Кирша, погладив его ласково рукою. —
Что с
тобою сделалось? Уж не почуял ли
ты красного зверя? Кой прах! Да
что ты ко мне так прижимаешься?.. Неужели… да нет! Я и пеший насилу сквозь эту дичь продирался… Однако ж и мне кажется… уж не медведь ли?.. Нет, черт возьми!.. Молчать, Зарез!
—
Ты так же, бывало, сторожил мой дом, да не так легко было
тебя задобрить!» С первого взгляда запорожец уверился,
что в избе никого не было; но затопленная печь, покрытый ширинкою стол и початый каравай хлеба, подле которого стоял большой кувшин с брагою, — все доказывало,
что хозяин отлучился на короткое время.
— Садись добро, тетка. Да
что это у
тебя за пазухой?