— Ешьте мое тело, собаки, коли оно вам по вкусу. Ведаем мы, православные, что вера правая и дела добрыя погибли на земли. Наступило время последнее. Антихрист настал; и скоро будет скончание мира и Страшный суд. Ох, кабы сподобился я
святым страдальцем предстать ко Господу!
Неточные совпадения
Чтоб легче было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного
страдальца, нимбом
святого и оценили его физические муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны.
И с сокрушением сердечным // Готов несчастный Кочубей // Перед всесильным, бесконечным // Излить тоску мольбы своей. // Но не отшельника
святого, // Он гостя узнает иного: // Свирепый Орлик перед ним. // И, отвращением томим, //
Страдалец горько вопрошает: // «Ты здесь, жестокий человек? // Зачем последний мой ночлег // Еще Мазепа возмущает?»
Ему как-то нравилось играть роль
страдальца. Он был тих, важен, туманен, как человек, выдержавший, по его словам, удар судьбы, — говорил о высоких страданиях, о
святых, возвышенных чувствах, смятых и втоптанных в грязь — «и кем? — прибавлял он, — девчонкой, кокеткой и презренным развратником, мишурным львом. Неужели судьба послала меня в мир для того, чтоб все, что было во мне высокого, принести в жертву ничтожеству?»
Я посылал тогда нарочно в Углич, // И сведано, что многие
страдальцы // Спасение подобно обретали // У гробовой царевича доски. // Вот мой совет: во Кремль
святые мощи // Перенести, поставить их в соборе // Архангельском; народ увидит ясно // Тогда обман безбожного злодея, // И мощь бесов исчезнет яко прах.
«О, люди-звери, люди-звери! — думал я. — Зачем вы заставили молчать это сердце, которое билось
святой любовью к вам? Неужели еще нужна была кровь этого
страдальца, чтобы он искупил ей свою любовь к людям…»