Неточные совпадения
— Прогневали мы господа бога, Юрий Дмитрич!
Не дает нам весны. Да и в пору мы выехали! Я говорил тебе, что будет погода. Вчера мы проехали верст шестьдесят,
так могли б сегодня отдохнуть. Вот уж седьмой день, как мы из Москвы, а скоро
ли доедем — бог весть!
— Как, Юрий Дмитрич! чтоб я, твой верный слуга, тебя покинул? Да на то
ли я вскормлен отцом и матерью? Нет, родимый, если ты
не можешь идти,
так и я
не тронусь с места!
— Нет, боярин, и
не говори об этом. Умирать —
так умирать обоим. Но что это?..
Не послышалось
ли мне?
— А то, любезный, что другой у тебя
не останется, как эту сломят. Ну, пристало
ли земскому ярыжке говорить
такие речи о князе Пожарском? Я человек смирный, а у другого бы ты первым словом подавился! Я сам видел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы. Нет, брат, он
не побежит первый, хотя бы повстречался с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом, ты с рожи-то очень похож.
—
Так что ж? — продолжал земский. — Уж если мы покорились сыну,
так отец волен брать, что хочет.
Не правда
ли, ваша милость?
— А вот
так же, хозяин, как вижу теперь, что у тебя в этой фляжке романея.
Не правда
ли?
— А я продам, — сказал хозяин. — Знатный конь! Немного храмлет, а шагист, и хоть ему за десять, а
такой строгий, что только держись! Ну, веришь
ли богу! если б он
не окривел,
так я бы с ним ни за что в свете
не расстался.
— Что ты, что ты, Зарезушка? — сказал Кирша, погладив его ласково рукою. — Что с тобою сделалось? Уж
не почуял
ли ты красного зверя? Кой прах! Да что ты ко мне
так прижимаешься?.. Неужели… да нет! Я и пеший насилу сквозь эту дичь продирался… Однако ж и мне кажется… уж
не медведь
ли?.. Нет, черт возьми!.. Молчать, Зарез!
— Да, батюшка! Ей самой некогда перемолвить с тобой словечка,
так просила меня… О, ох, родимый! сокрушила ее дочка боярская, Анастасья Тимофеевна. Бог весть, что с ней поделалось: плачет да горюет — совсем зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досужего поляка — рудомета, что ль?..
не знаю; да и тот толку
не добьется. И нашептывал, и заморского зелья давал, и мало
ли чего другого — все проку нет. Уж
не с дурного
ли глазу ей
такая немочь приключилась? Как ты думаешь, Архип Кудимович?
— Тебя умудрил господь, Архип Кудимович; ты всю подноготную знаешь: лошадь
ли сбежит, корова
ли зачахнет, червь
ли нападет на скотину, задумает
ли парень жениться, начнет
ли молодица выкликать — все к тебе да к тебе с поклоном. Да и сам боярин, нет-нет, а скажет тебе ласковое слово; где б ни пировали, Кудимович тут как тут: как, дескать,
не позвать
такого знахаря — беду наживешь!..
— Ну, ну, быть
так! рожа-та у тебя бредет: тебя и
так все величают старою ведьмой… Да точно
ли ты
не выступишь из моей воли?
— Что ты, Нагиба, в уме
ли! — сказал один из поляков. — Иль забыл, что наказывал пан региментарь? Если этот старик служит боярину Кручине-Шалонскому,
так мы и волосом
не должны от него поживиться.
— Замолчишь
ли ты, глупая башка! — продолжал седой старик. — Эй, брат,
не сносить тебе головы!
Не потачь, господин честной,
не верь ему: он это
так, сдуру говорит.
—
Не весело, боярин, правой рукой отсекать себе левую;
не радостно русскому восставать противу русского. Мало
ли и
так пролито крови христианской!
Не одна тысяча православных легла под Москвою! И
не противны
ли господу богу молитвы тех, коих руки облиты кровию братьев?
— Да
не думаешь
ли ты, сердобольный посланник Гонсевского, — продолжал боярин, — что нижегородцы будут к тебе
так же милосерды и побоятся умертвить тебя как предателя и слугу короля польского?
— Я уж и без твоего боярского приказа хотела с ним об этом словечко перемолвить; да говорят, будто бы здесь есть какой-то прохожий, который и Кудимыча за пояс заткнул.
Так не прикажешь
ли, Тимофей Федорович, ему поклониться? Он теперь на селе у приказчика Фомы пирует с молодыми.
—
Так не чинись, боярин, приляг и засни; нынче же обедать будут поздно. Тимофей Федорович хочет порядком угостить пана Тишкевича, который сегодня прибыл сюда с своим региментом. Доброго сна, Юрий Дмитрич! А я теперь пойду и взгляну, прибрали
ли твоих коней.
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать!
Не он,
так слава богу! А если б он,
так и нарядов бы у нас недостало! Нет, матушка, сегодня будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж
не сюда
ли он сбирается, чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что ты, что ты, родная? Христос с тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лица нет!
—
Не говорить о твоем суженом? Ох, дитятко, нехорошо! Я уж давно замечаю, что ты этого
не жалуешь… Неужли-то в самом деле?.. Да нет! где слыхано идти против отцовой воли; да и девичье
ли дело браковать женихов! Нет, родимая, у нас благодаря бога
не так, как за морем: невесты сами женихов
не выбирают: за кого благословят родители, за того и ступай. Поживешь, боярышня, замужем,
так самой слюбится.
— Ах, мамушка, мамушка! — отвечала, всхлипывая, Анастасья. — Боже мой!.. Мне
так легко…
так весело!.. Поздравь меня, родная!.. — продолжала она, кинувшись к ней на шею. — Анюта… вы все… подите ко мне… дайте расцеловать себя!.. Боже мой!.. Боже мой!
Не сон
ли это?.. Нет, нет… Я чувствую… мое сердце… Ах, я дышу свободно!
— Боярин! — сказал он. — Если б супруга твоя здравствовала, то, верно б,
не отказалась поднести нам по чарке вина и допустила бы взглянуть на светлые свои очи;
так нельзя
ли нам удостоиться присутствия твоей прекрасной дочери? У вас, может быть,
не в обычае, чтоб девицы показывались гостям; но ведь ты, боярин, почти наш брат поляк: дозволь полюбоваться невестою пана Гонсевского.
— Ой
ли? Ну, если
так, пожалуй! Наливку пить закон
не претит.
— Бей, Федорыч, бей! А Митя все-таки свое будет говорить… Бедненький ох, а за бедненьким бог! А как Федорычу придется охать, то-то худо будет!.. Он заохает, а мужички его вдвое… Он закричит: «Господи помилуй», — а в тысячу голосов завопят: «Он сам никого
не миловал…»
Так знаешь
ли что, Федорыч? из-за других-то тебя вовсе
не слышно будет!.. Жаль мне тебя, жаль!
— Татьяна врет! — сказал важно Кирша. — Когда я примусь нашептывать,
так у меня хоть какая кликуша язычок прикусит. Да и пристало
ли боярской дочери лаять собакою и петь петухом! Она
не ваша сестра холопка: будет с нее и того, что почахнет да потоскует.
— Что за потеха! Эх, хозяин!
не арканил ты на всем скаку лихого коня,
не смучивал его в чистом поле,
не приводил овечкою в свой курень,
так тебе
ли знать потехи удалых казаков!.. Что за конь, если на нем и баба усидит!
— Кто его знает; уж
не остался
ли служить у боярина? Товарищами у него будут всё сорванцы да разбойники, он сам запорожский казак,
так ему житье будет привольное; глядишь — еще боярин сделает его есаулом своей разбойничьей шайки! Рыбак рыбака далеко в плёсе видит!
— А что
такое он сделал? Он был у тебя в долгу,
так диво
ли, что вздумал расплатиться? Ведь и у разбойника бывает подчас совесть, боярин: а чтоб он был добрый человек —
не верю! Нет, Юрий Дмитрич, как волка ни корми, а он все в лес глядит.
— Вижу, боярин: вон и конь привязан к дереву… Ну,
так и есть: это стог сена. Верно, какой-нибудь проезжий захотел покормить даром свою лошадь… Никак, он нас увидел… садится на коня… Кой прах! Что ж он стоит на одном месте? ни взад, ни вперед!.. Он как будто нас дожидается… Полно, добрый
ли человек?.. Смотри! он скачет к нам… Берегись, боярин!.. Что это? с нами крестная сила!
Не дьявольское
ли наваждение?.. Ведь он остался в отчине боярина Шалонского?.. Ах, батюшки светы!. Точно, это Кирша!
— И, боярин! мало
ли чем прикидываются люди на белом свете, да
не всем
так удается, как мне. Знаешь
ли, что я
не на шутку сделался колдуном и, если хочешь, асскажу сейчас по пальцам, что у тебя на душе и о чем ты тоскуешь?..
— Знатный городок! — продолжал запорожец. — Я живал в нем месяцев по шести сряду, и у меня есть там задушевный приятель.
Не знавал
ли ты купца из мясного ряда, по имени Кирила Степанова?.. а по прозванью… как бишь его?.. дай бог память! тьфу, батюшки!..
такое мудреное прозвище… вспомнить
не могу!
— Эх, боярин! Коли
не веришь мне,
так посмотри хорошенько на эту рожу. Ну можно
ли с
такой образиной
не быть разбойником?
— Все, конечно,
так! — прервал Истома, —
не что иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов и плотоядных зверей!.. Правда, королевич Владислав молоденек, и
не ему бы править
таким обширным государством, каково царство Русское; но зато наставник-то у него хорош: премудрый король Сигизмунд, верно,
не оставит его своими советами. Конечно, лучше бы было, если б мы все вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу, как бы он ни назывался: царем
ли русским или польским королем, чем незрелому юноше…
Теперь же, ну веришь
ли богу,
так сердце от радости выскочить и хочет, а вовсе
не до песен: все бы плакал… да и все
так же, на кого ни посмотришь… что за диво
такое!
— И, боярин! я просто гражданин нижегородский и ничем других
не лучше. Разве ты
не видел, как все граждане, наперерыв друг перед другом, отдавали свои имущества? На мне хоть это платье осталось, а другой последнюю одежонку притащил на площадь:
так мне
ли хвастаться, боярин!
— Ну да… я первый заговорил —
так что ж?.. Велико дело!.. Нельзя ж всем разом говорить.
Не я,
так заговорил бы другой,
не другой,
так третий… А скажи-ка, боярин, уж
не хочешь
ли и ты пристать к нам? Ты целовал крест королевичу Владиславу, а душа-то в тебе все-таки русская.
— Так-то ты помнишь свое обещание, негодный, а?..
Не божился
ли ты мне, что
не станешь никогда колдовать?
—
Так не достанешь
ли ты мне проводника?
— Клад! — вскричал Омляш. — А что вы думаете, ребята? Ведь он колдун,
так не диво, если знает… Да
не обманываешь
ли ты!
— Да, погодка разыгралась. И то сказать, в лесу
не так, как в чистом поле: и небольшой ветерок подымет
такой шум, что подумаешь — светупреставление… Чу! слышишь
ли? и свистит и воет… Ах, батюшки светы! что это?.. словно человеческие голоса!
— Да
так, чтоб, знаешь
ли, врасплох
не пожаловали гости…
—
Не говори, Тимофей Федорович: мало
ли что случиться может;
не подумаешь вперед,
так чтоб после локтей
не кусать. Ну, а скажи мне, если завтра мы отсюда отправимся, что ты сделаешь с Милославским? Неужли-то потащишь с собою?
—
Не правда
ли, что он знатную нам задал пирушку!.. Помнится, вы с ним что-то повздорили, да, кажется, помирились. Нечего сказать, он немного крутенек,
не любит, чтоб ему поперечили; а уж хлебосол! и как захочет,
так умеет приласкать!
— А мне
так не удалось посмотреть на князя Дмитрия Михайловича Пожарского, — сказал тот же служитель, — я был в отлучке, как он стоял у нас в лавре. Что, брат Суета, правда
ли, что он молодец собою?
— Да слышишь
ли ты, голова! он на других-то людей вовсе
не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда было в его глазах и на лице!..
Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец!
Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!
— И, нет! — продолжал Суета. — Там дальше никого
не видно. Видите
ли? Мартьяш уселся опять на прежнее место и вовсе на них
не смотрит,
так, верно, уж опасаться нечего: какие-нибудь проезжие или богомольцы.
— Да что, отец Еремей, хоть вовсе
не выходить на большую дорогу! Вот уже третий день ни одного ляха в глаза
не видим; изменники перевелись, и кого ни остановишь, все православный да православный. Кабы ты дозволил поплотнее допрашивать проезжих,
так авось
ли бы и отыскался какой-нибудь предатель; а то, рассуди милостиво, кому охота взводить добровольно на себя
такую беду?
— Что это, боярин? Уж
не о смертном
ли часе ты говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь
не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед,
так лучше думать, что
не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
— Но знаешь
ли ты, сирота злополучная?..
Так! к чему откладывать!.. для чего томить тебя медленной смертью!.. Анастасья!.. я
не супруг твой!