Неточные совпадения
— Жаль, хозяин, — продолжал земский, — что у тебя в повозках, хоть,
кажется, в них и много клади, — прибавил он, взглянув в окно, — не осталось никаких товаров: ты мог бы их все сбыть. Боярин Шалонский и богат и тороват.
Уж подлинно живет по-барски: хоромы — как царские палаты, холопей полон двор, мяса хоть не ешь, меду хоть не пей; нечего сказать — разливанное море! Чай, и вы о нем слыхали? — прибавил он, оборотясь к хозяину постоялого двора.
— Что ты, что ты, Зарезушка? — сказал Кирша, погладив его ласково рукою. — Что с тобою сделалось?
Уж не почуял ли ты красного зверя? Кой прах! Да что ты ко мне так прижимаешься?.. Неужели… да нет! Я и пеший насилу сквозь эту дичь продирался… Однако ж и мне
кажется…
уж не медведь ли?.. Нет, черт возьми!.. Молчать, Зарез!
Когда он вышел на крыльцо, то заметил большую перемену в воздухе: небо было покрыто дождевыми облаками, легкий полуденный ветерок дышал теплотою; словом, все предвещало наступление весенней погоды и конец морозам, которые с неслыханным постоянством продолжались в то время, когда обыкновенно проходят
уже реки и
показывается зелень.
Милославский, уходя, заметил, что боярина Туренина не было
уже в комнате. У самых дверей дома встретил его Алексей; он
казался очень встревоженным.
Дойдя до густой березовой рощи, которую перерезывала
узкая проселочная дорога, он остановился и,
казалось, с большим вниманием стал рассматривать едва заметное полуобгоревшее строение, коего развалины виднелись на высоком холме, верстах в пяти от рощи, в тени которой он тогда находился.
— Что за вздор! — сказал Омляш, взглянув подозрительно на Киршу. — Я никогда не слыхивал, чтоб — наше место свято —
показывался по утрам, когда
уж петухи давным-давно пропели!
— Не правда ли, что он знатную нам задал пирушку!.. Помнится, вы с ним что-то повздорили, да,
кажется, помирились. Нечего сказать, он немного крутенек, не любит, чтоб ему поперечили; а
уж хлебосол! и как захочет, так умеет приласкать!
Пораженный этим неожиданным зрелищем, прохожий стоял
уже несколько минут неподвижно на одном месте, как вдруг слабый, едва слышный стон долетел до его слуха, и в то же время ему
показалось, что среди большой груды тел, в том самом месте, где поперечная дорога выходила на поляну, кто-то приподнял с усилием голову и, вздохнув тяжело, опустил ее опять на землю.
Он сам не
показывался из своей ставки; и хотя сражение на Девичьем поле продолжалось
уже более двух часов и ежеминутно становилось жарче, но во всем войске князя Трубецкого не приметно было никаких приготовлений к бою; все оставалось по-прежнему: одни отдыхали, другие веселились, и только несколько сот казаков, взобравшись из одного любопытства на кровли домов, смотрели, как на потешное зрелище, на кровопролитный и отчаянный бой, от последствий которого зависела участь не только Москвы, но, может быть, и всего царства Русского.
Все другие сидели смирно, безмолвно, — Самгину
казалось уже, что и от соседей его исходит запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей, а она сидит все так же величественно.
Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я
уж вас видел. Вы,
кажется, тогда упали? Что, как ваш нос?
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то
уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет
уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и
уж,
кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький,
кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя
уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)
Кажется, эта комната несколько сыра?
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это
уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам
покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как
уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма».
Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер,
кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.