Неточные совпадения
Этот, по тогдашнему времени, важный своими укреплениями город
был уже во власти польского короля Сигизмунда, войска которого под командою гетмана Жолкевского, впущенные изменою в Москву, утесняли несчастных жителей сей древней столицы.
Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный дух народа русского; затлились в сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы
были восстать на супостата, но священные слова: «Умрем за веру православную и святую Русь!» — не раздавались еще на площадях городских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан.
— Кто? я беглый? — сказал прохожий, приостановя свою лошадь.
Этот вопрос
был сделан таким голосом, что Алексей невольно схватился за рукоятку своего охотничьего ножа. — Добро, добро, так и
быть, — продолжал он, — мне грешно на тебя сердиться. Беглый! Нет, господин честной, запорожцы — люди вольные и служат тому, кому хотят.
— Должны! Так говорят и старшие, только вряд ли когда запорожский казак
будет братом поляку. Нечего сказать, и мы кутили порядком в Чернигове: все божье, да наше! Но жгли ли мы храмы господни? ругались ли верою православною? А
эти окаянные ляхи для забавы стреляют в святые иконы! Как бог еще терпит!
Красное окно, в котором вместо стекол вставлена
была напитанная маслом полупрозрачная холстина, обширный крытый двор, а более всего звуки различных голосов и громкий гул довольно шумной беседы, в то время как во всех других хижинах царствовала глубокая тишина, — все доказывало, что
это постоялый двор и что не одни наши путешественники искали в нем приюта от непогоды.
В течение двух столетий изменились только некоторые мелкие подробности: в наше время в хорошей белой избе обыкновенно кладется печь с трубою, а стены украшаются иногда картинками, представляющими «Шемякин суд» или «Мамаево побоище»; в семнадцатом веке
эта роскошь
была известна одним боярам и богатым купцам гостиной сотни.
Трудно
было бы отгадать, к какому классу людей принадлежал
этот последний, если б от беспрестанного движения не распахнулся его смурый однорядок и не открылись вышитые красной шерстью на груди его кафтана две буквы...
— Да и поляки-то, брат, не скоро его забудут, — сказал стрелец, ударив рукой по своей сабле. — Я сам
был в Москве и поработал
этой дурою, когда в прошлом марте месяце, помнится, в день святого угодника Хрисанфа, князь Пожарский принялся колотить
этих незваных гостей. То-то
была свалка!.. Мы сделали на Лубянке, кругом церкви Введения божией матери, засеку и ровно двое суток отгрызались от супостатов…
— Ах ты простоволосая! — сказал земский. — Да кому ж и тешить боярина, как не
этим мелкопоместным? Ведь он их
поит и кормит да уму-разуму научает. Вот хотя и ваш Васьян Степанович, давно ли кричал: «На что нам польского королевича!» — а теперь небойсь не то заговорил!..
— Не хлопочи, тетка, — сказал Алексей, войдя в избу, — в
этой кисе
есть что перекусить. Вот тебе пирог да жареный гусь, поставь в печь… Послушайте-ка, добрые люди, — продолжал он, обращаясь к проезжим, — у кого из вас гнедой конь с длинной гривою?
— Вестимо, хозяин! Я
был и в Кремле, как
этот еретик, видя беду неминучую, прыгнул в окно. Да, видно, черт от него отступился: не кверху, а книзу полетел, проклятый!
— Да, да, вспомнил!
Этот верзила
был есаулом у разбойничьего атамана Хлопки…
Если б нужно
было живописцу изобразить воплощенную — не гордость, которая, к несчастию, бывает иногда пороком людей великих, но глупую спесь — неотъемлемую принадлежность душ мелких и ничтожных, — то, списав самый верный портрет с
этого проезжего, он достиг бы совершенно своей цели.
— Цо то
есть? — заревел поляк. — Почекай, москаль, почекай. Гей, хлопцы! вытолкайте вон
этого грубияна.
— Как теперь, гляжу, — продолжал Кирша, — на
этом огороде лихая
была схватка, и пан Лисовский один за десятерых работал.
— Так поэтому, ясновельможный, ты
был свидетелем, как он наткнулся на одного молодца, который во время драки, словно заяц, притаился между гряд, и как пан Лисовский отпотчевал
этого труса нагайкою?
— Как нагайкой? — вскричал он. — Кого нагайкой?..
Это вздор!..
Этого никогда не
было!
— Помилуй, как не
было! — продолжал Кирша. — Да об
этом все войско Сапеги знает.
Этот трусишка служил в регименте Лисовского товарищем и, помнится, прозывался… да, точно так… паном Копычинским.
— Как проголодаешься, так все
будет вкусно, — отвечал поляк. — А что,
этот гусь твой?
Эти слова
были произнесены таким повелительным голосом, что казаки, которые хотели броситься на Юрия, остановились.
Да
будет с него; брось
этого негодяя!
— И теплее, боярин; а здесь так ветром насквозь и прохватывает. Ну, Юрий Дмитрич, — продолжал Алексей, радуясь, что господин его начал с ним разговаривать, — лихо же ты отделал
этого похвальбишку поляка! Вот что называется — угостить по-русски! Чай, ему недели две
есть не захочется. Однако ж, боярин, как мы выезжали из деревни, так в уши мне наносило что-то неладное, и не
будь я Алексей Бурнаш, если теперь вся деревушка не набита конными поляками.
— Эх, боярин! захотел ты совести в
этих чертях запорожцах; они навряд и бога-то знают, окаянные! Станет запорожский казак помнить добро! Да он, прости господи, отца родного продаст за чарку горелки. Ну вот, кажется, и просека. Ай да лесок! Эка трущоба — зги божьей не видно! То-то приволье, боярин:
есть где поохотиться!.. Чай, здесь медведей и всякого зверя тьма-тьмущая!
— Живей, боярин, живей! — закричал Кирша, понуждая свою лошадь. —
Эти сорванцы ближе, чем мы думаем. Посмотри, как ощетинился Зарез: недаром он бросается во все стороны. Назад, Зарез, назад! Ну, так и
есть!.. берегись, боярин!
Эти последние слова удвоили любопытство Кирши и принудили его остаться в чулане, из которого он хотел
было уже выйти.
— И нянюшка тоже тростит, чему и
быть другому! Да ты, батюшка, сам на
это дока, и если захочешь пособить…
— Постой-ка, никак, собака лает?.. так и
есть! Кого
это нелегкая сюда несет?.. Слушай, Григорьевна, если тебя здесь застанут, так все дело испорчено. Спрячься скорей в
этот чулан, закинь крючок и притаись как мертвая.
Ряд саней со свахами и родственниками жениха и невесты оканчивался толпою пеших и всадников, посреди которых красовался жених на белом коне, которого сбруя обвешана
была разноцветными кистями, а поводы заменялись медными цепями — роскошь, перенятая простолюдинами от знатных бояр, у которых
эти цепи бывали не только из серебра, но даже нередко из чистого золота.
Но, воля твоя, что
будет вперед то бог весть; а теперь куда бы хорошо, если б
эти незваные гости убрались восвояси.
Все
эти строения, с их пристройками, клетьми и загородками, занимали столь большое пространство, что с первого взгляда их можно
было почесть вторым селом, не менее первого.
Бледное лицо, носящее на себе отпечаток сильных, необузданных страстей; редкая с проседью борода и серые небольшие глаза, которые, сверкая из-под насупленных бровей, казалось, готовы
были от малейшего прекословия запылать бешенством, — все
это вместе составляло наружность вовсе не привлекательную.
Он, дескать, сын боярина московского, который славился своею ненавистью к полякам, так пример его может вразумить
этих малоумных: когда-де сын Димитрия Милославского целовал крест королевичу польскому, так уж, видно, так и
быть должно.
— Что я умею владеть саблею, боярин, — сказал Юрий, —
это знают враги России; а удостоюсь ли
быть схимником, про то ведает один господь.
— Я уж и без твоего боярского приказа хотела с ним об
этом словечко перемолвить; да говорят, будто бы здесь
есть какой-то прохожий, который и Кудимыча за пояс заткнул. Так не прикажешь ли, Тимофей Федорович, ему поклониться? Он теперь на селе у приказчика Фомы пирует с молодыми.
Он не обратил бы на
это никакого внимания, если б
этот человек не походил на вора, который хочет пробраться так, чтоб его никто не заметил; он шел сугробом, потому что проложенная по саду тропинка
была слишком на виду, и, как будто бы с робостию, оглядывался на все стороны.
Он несколько раз должен
был повторить
это приглашение, прежде чем молодые, родня и гости решились за ним следовать; наконец пример Кирши, который по первому призыву вошел на двор, подействовал над всеми. Кудимыч, подойдя к дверям избы, остановился, и когда сени наполнились людьми, то он, оборотясь назад, сказал...
Один Кирша молчал; многим из гостей и самому хозяину казалось весьма чудным поведение незнакомца, который, не
будучи приглашен на свадьбу, занял первое место,
ел за двоих и не говорил ни с кем ни слова; но самое
это равнодушие, воинственный вид, а более всего смелость, им оказанная, внушали к нему во всех присутствующих какое-то невольное уважение; все посматривали на него с любопытством, но никто не решался с ним заговорить.
При самом начале
этого разговора глубокая тишина распространилась по всей избе: говоруны замолкли, дружки унялись потчевать, голодные перестали
есть; один Кирша, не обращая ни малейшего внимания на колдуна и колдунью,
ел и
пил по-прежнему. Григорьевне подали ковшик с водой. Пошептав над ним несколько минут, она начала пристально смотреть на поверхность воды.
— Перестань, Аннушка, — сказала Власьевна. — Ты и на здорового человека тоску нагонишь. Что
это, прости господи! словно панихиду
поешь!
— Постой-ка, боярышня, — продолжал после небольшой остановки запорожец. — Да у тебя еще другая кручина, как туман осенний, на сердце лежит… Я вижу, тебя хотят выдать замуж… за одного большого польского пана… Не горюй, Анастасья Тимофеевна!
Этой свадьбы не бывать! Я скажу словца два твоему батюшке, так он не повезет тебя в Москву, а твой жених сюда не приедет: ему скоро
будет не до
этого.
— Да, да, с ним! И я вижу, — прибавил Кирша, — что
это рано или поздно, а
будет.
А что ты не
будешь за паном Гонсевским, за
это тебе ручается Кирша, запорожец, который знает наверное, что его милости и всем
этим иноверцам скоро придет так жутко в Москве, как злому кошевому атаману на раде, когда начнут его уличать в неправде.
— Да, да, сухарь. Смотри: семь дней сряду давай своей боярышне
пить с
этого сухаря, что ей самой вздумается: воды, квасу, меду ли, все равно.
— А разве от
этого тебе
будет легче, — отвечал Кирша, устремив смелый взор на боярина, — когда единородная дочь твоя зачахнет и умрет прежде, чем ты назовешь знаменитого пана Гонсевского своим зятем?
— А из чего мне лгать, боярин? Гневить тебя прибыли мало; и что мне до
этого, поедешь ли ты в Москву или останешься здесь?.. Я и знать об
этом не
буду.
—
Этот краснощекий весельчак, — сказал он, — пан Копычинский, который и без меня
был бы твоим гостем, потому что отправлен к тебе гонцом из Москвы с известием, что царик убит.
— Безумные! — вскричал боярин. — Да неужели для них честнее служить внуку сандомирского воеводы, чем державному королю польскому?.. Я уверен, что пан Гонсевский без труда усмирит
этих крамольников; теперь Сапега и Лисовский не станут им помогать… Но милости просим, дорогие гости! Не угодно ли
выпить и закусить чего-нибудь?
— Да, в Нижний, — повторил Тишкевич. — Вот пан Копычинский лучше
это расскажет; он совсем
было подтенетил его.
— Ну, да не все ли
это равно! — прервал Копычинский. — Дело в том, что они ушли, а откуда: из сеней или из избы, от
этого нам не легче. Как ты прибыл с своим региментом, то они не могли
быть еще далеко, и не моя вина, если твои молодцы их не изловили.