Я удалюсь в обитель преподобного Сергия; там, облаченный в одежду инока, при гробе угодника божия стану молиться день и ночь, да поможет вам
господь спасти от гибели царство Русское.
Неточные совпадения
— Да, мой добрый Алексей, если мне суждено умереть без исповеди, то да будет его святая воля! Ты устал менее моего и можешь
спасти себя. Когда я совсем выбьюсь из сил, оставь меня одного, и если
господь поможет тебе найти приют, то ступай завтра в отчину боярина Кручины-Шалонского, — она недалеко отсюда, — отдай ему…
Ну, право, сродясь лучше не видала; разве только… и то навряд — вот тот молодой
барин, что к
Спасу на Бору к обедне ходил — помнишь?.. такой еще богомольный; всегда, бывало, придет прежде нас и станет у левого клироса…
Сильный в крепости и крепкий во бранех…» — народ пал ниц, зарыдал, и все мольбы слились в одну общую, единственную молитву: «Да
спасет господь царство Русское!» По окончании молебствия Феодосий, осенив животворящим крестом и окропив святой водою усердно молящийся народ, произнес вдохновенным голосом: «С нами бог!
«Никак нет, ваше сыятелство, — он самый подлюга и есть: он меня пьяным напоил да хотел мне кипятком глаза выварить, чтобы вдвоем слепые петь станем, так больше подавать будут. Один
господь спас, что я на ту пору проснулся, так и побил его».
— Спаси, ради
господа спаси! — говорит вполголоса неизвестный и, не дожидаясь ответа, вскакивает в окно так быстро и сильно, что едва не сваливает лекаря с ног, потом осторожно запирает окно.
Неточные совпадения
И вот ввели в семью чужую… // Да ты не слушаешь меня…» — // «Ах, няня, няня, я тоскую, // Мне тошно, милая моя: // Я плакать, я рыдать готова!..» — // «Дитя мое, ты нездорова; //
Господь помилуй и
спаси! // Чего ты хочешь, попроси… // Дай окроплю святой водою, // Ты вся горишь…» — «Я не больна: // Я… знаешь, няня… влюблена». // «Дитя мое,
Господь с тобою!» — // И няня девушку с мольбой // Крестила дряхлою рукой.
Робинзон. Ну вот, изволите слышать, опять бургонского!
Спасите, погибаю! Серж, пожалей хоть ты меня! Ведь я в цвете лет,
господа, я подаю большие надежды. За что ж искусство должно лишиться…
Знал я ее за женщину прекрасной честности, да и горе ее такое трогательное, — думаю: отдаст или не отдаст —
господь с ней, от полутораста рублей не разбогатеешь и не обеднеешь, а между тем у нее мучения на душе не останется, что она не все средства испробовала, чтобы «вручить» бумажку, которая могла
спасти ее дело.
О, ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, ты тотчас бы и искусил
Господа, и веру в него всю потерял, и разбился бы о землю, которую
спасать пришел, и возрадовался бы умный дух, искушавший тебя.
— Камень в огород! И камень низкий, скверный! Не боюсь! О
господа, может быть, вам слишком подло мне же в глаза говорить это! Потому подло, что я это сам говорил вам. Не только хотел, но и мог убить, да еще на себя добровольно натащил, что чуть не убил! Но ведь не убил же его, ведь
спас же меня ангел-хранитель мой — вот этого-то вы и не взяли в соображение… А потому вам и подло, подло! Потому что я не убил, не убил, не убил! Слышите, прокурор: не убил!