Неточные совпадения
— Я не могу идти далее, — сказал наконец тот из путешественников, который, по-видимому, был
господином.
Он бросил повода своей лошади и в совершенном изнеможении упал на землю
— Да, мой добрый Алексей, если мне суждено умереть без исповеди, то да будет
его святая воля! Ты устал менее моего и можешь спасти себя. Когда я совсем выбьюсь из сил, оставь меня одного, и если
господь поможет тебе найти приют, то ступай завтра в отчину боярина Кручины-Шалонского, — она недалеко отсюда, — отдай
ему…
Алексей замолчал и принялся помогать своему
господину.
Они не без труда подвели прохожего к лошади;
он переступал машинально и, казалось, не слышал и не видел ничего; но когда надобно было садиться на коня, то вдруг оживился и, как будто бы по какому-то инстинкту, вскочил без
их помощи на седло, взял в руки повода, и неподвижные глаза
его вспыхнули жизнию, а на бесчувственном лице изобразилась живая радость. Черная собака с громким лаем побежала вперед.
— Кто? я беглый? — сказал прохожий, приостановя свою лошадь. Этот вопрос был сделан таким голосом, что Алексей невольно схватился за рукоятку своего охотничьего ножа. — Добро, добро, так и быть, — продолжал
он, — мне грешно на тебя сердиться. Беглый! Нет,
господин честной, запорожцы — люди вольные и служат тому, кому хотят.
—
Господин земский, — сказал с важностию купец, —
его милость дело говорит: не личит нашему брату злословить такого знаменитого боярина, каков светлый князь Димитрий Михайлович Пожарский.
— Ах
он безбожник! — вскричал купец, всплеснув руками. — И
господь бог терпит такое беззаконие!
— А вот что, родимый. Сосед наш, убогий помещик, один сын у матери. Ономнясь боярин зазвал
его к себе пображничать: что ж, батюшка?.. для своей потехи зашил
его в медвежью шкуру, да и ну травить собакою! И, слышь ты,
они, и
барин и собака, так остервенились, что насилу водой разлили. Привезли
его, сердечного, еле жива, а бедная-то барыня уж вопила, вопила!.. Легко ль! неделю головы не приподымал!
— Да, кормилец, правда.
Он говорит, что все будет по-старому. Дай-то
господь! Бывало, придет Юрьев день, заплатишь поборы, да и дело с концом: люб помещик — остался, не люб — пошел куда хошь.
Остриженные в кружок темно-русые волосы казались почти черными от противоположности с белизною лица, цветущего юностью и здоровьем; отвага и добродушие блистали в больших голубых глазах
его; а улыбка, с которою
он повторил свое приветствие, подойдя к столу, выражала такое радушие, что все проезжие, не исключая рыжего земского, привстав, сказали в один голос: «Милости просим,
господин честной, милости просим!» — и даже молчаливый незнакомец отодвинулся к окну и предложил
ему занять почетное место под образами.
— Эх,
господин земский! — возразил купец. — Да ведь
он пришел с войском и хотел Смоленском владеть, как своей отчиной.
— Так это
он! — вскричал купец, и все взоры обратились невольно на пустой угол. Несколько минут продолжалось мертвое молчание, потом все пришло в движение на постоялом дворе. Алексей хотел разбудить своего
господина, но Кирша шепнул
ему что-то на ухо, и
он успокоился. Купец и
его работники едва дышали от страха; земский дрожал; стрелец посматривал молча на свою саблю; но хозяин и хозяйка казались совершенно спокойными.
Алексей хотел было вступиться за право собственности своего
господина, но один из казаков дал
ему такого толчка, что
он едва устоял на ногах.
— Разбуди своего
барина, — шепнул Кирша, —
он лучше нашего управится с этим буяном.
«Нет, — сказал
он наконец, как будто б отвечая на слова незнакомца, — нет,
господь не допустит нас быть рабами иноверцев!
Не замечая охоты в своем
господине продолжать разговор,
он принялся насвистывать песню.
— Что ты, Федька Хомяк, горланишь! — перервал другой крестьянин с седой, осанистой бородою. — Не слушай
его, добрый человек: наш боярин — дай бог еще долгие лета! —
господин милостивый, и мы живем за
ним припеваючи.
— Замолчишь ли ты, глупая башка! — продолжал седой старик. — Эй, брат, не сносить тебе головы! Не потачь,
господин честной, не верь
ему:
он это так, сдуру говорит.
— Мужем!.. — повторил вполголоса Юрий, и глубокая печаль изобразилась на лице
его. — Нет, добрый Алексей!
Господь не благословил меня быть мужем той, которая пришла мне по сердцу: так, видно, суждено мне целый век сиротой промаяться.
— Да, да, — прервал боярин, — мирвольте этим бунтовщикам! уговаривайте
их! Дождетесь того, что все низовые города к
ним пристанут, и тогда попытайтесь
их унять. Нет,
господа москвичи! не словом ласковым усмиряют непокорных, а мечом и огнем. Гонсевский прислал сюда пана Тишкевича с региментом; но этим
их не запугаешь. Если б
он меня послушался и отправил поболее войска, то давным бы давно не осталось в Нижнем бревна на бревне, камня на камне!
— Послушай,
господин приказчик, — продолжал Кирша, — не греши на Федьку Хомяка:
он ни в чем не виноват. Не правда ли, Кудимыч?.. Ну, что ты молчишь? Ты знаешь, что не
он украл красна.
— Нет, — сказала она, отталкивая руку запорожца, — нет!.. покойная мать моя завещала мне возлагать всю надежду на
господа, а ты — колдун; языком твоим говорит враг божий, враг истины. Отойди, оставь меня, соблазнитель, — я не верю тебе! А если б и верила, то что мне в этой радости, за которую не могу и не должна благодарить Спасителя и матерь
его, Пресвятую Богородицу!
— Боярин! — сказал Милославский, взглянув презрительно на служителей, которые, казалось, не слишком охотно повиновались своему
господину. — Я без оружия, в твоем доме… и если ты хочешь прослыть разбойником, то можешь легко меня обидеть; но не забудь, боярин: обидев Милославского, берегись оставить
его живого!
Все приличия были забыты: пьяные
господа обнимали пьяных слуг; некоторые гости ревели наразлад вместе с песенниками; другие, у которых ноги были тверже языка, приплясывали и кривлялись, как рыночные скоморохи, и даже важный Замятня-Опалев несколько раз приподнимался, чтоб проплясать голубца; но, видя, что все
его усилия напрасны, пробормотал: «Сердце мое смятеся и остави мя сила моя!» Пан Тишкевич хотя не принимал участия в сих отвратительных забавах, но, казалось, не скучал и смеялся от доброго сердца, смотря на безумные потехи других.
Он нашел в
нем своего слугу, который, по-видимому, угощен был не хуже своего
господина и едва стоял на ногах.
— Так
господь с
ними! Пусть
они веселятся себе на боярском дворе, а мы, хозяин, попируем у тебя… Да, кстати, вон и гости опять идут.
Наши путешественники, миновав Балахну, от которой отчина боярина Кручины находилась верстах в двадцати, продолжали ехать, наблюдая глубокое молчание. Соскучив не получать ответов на свои вопросы, Алексей, по обыкновению, принялся насвистывать песню и понукать Серко, который начинал уже приостанавливаться. Проведя часа два в сем занятии,
он потерял наконец терпение и решился снова заговорить с своим
господином.
Меж тем наши путешественники подъехали к деревне, в которой намерены были остановиться. Крайняя изба показалась
им просторнее других, и хотя хозяин объявил, что у
него нет ничего продажного, и, казалось, не слишком охотно впустил
их на двор, но Юрий решился у
него остановиться. Кирша взялся убрать коней, а Алексей отправился искать по другим дворам для лошадей корма, а для своего
господина горшка молока, в котором хозяин также отказал проезжим.
К тому же Юрий отказался от еды, и хотя сначала Алексей уговаривал
его покушать и не дотрагивался до молока, но наконец, видя, что
его господин решительно не хочет обедать, вздохнул тяжело, покачал головою и принялся вместе с Киршею так усердно работать около горшка, что в два мига в
нем не осталось ни капли молока.
— Ну, как хочешь, боярин, — отвечал Алексей, понизив голос. — Казна твоя, так и воля твоя; а я ни за что бы не дал ей больше копейки… Слушаю, Юрий Дмитрич, — продолжал
он, заметив нетерпение своего
господина. — Сейчас расплачусь.
Кирша пошел седлать своего коня, и через четверть часа наши путешественники отправились в дорогу. Алексей не отставал от своего
господина; а запорожец, держась левой стороны проезжего, ехал вместе с
ним шагах в десяти позади. Несколько уже раз незнакомый посматривал с удивлением на
его лошадь.
— Да так, горе взяло! Житья не было от приказчика; взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед
его писарем, и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да и тягу из села; а сирот
господь бог не покинет.
— Ахти, никак, пожар! — вскричал Алексей, вскочив с своей постели.
Он подбежал к окну, подле которого стоял уже
его господин. — Что б это значило? — продолжал
он. — К заутрени, что ль?.. Нет! Это не благовест!.. Точно… бьют в набат!.. Ну, вот и народ зашевелился!.. Глядь-ка, боярин!.. все бегут сюда… Эк
их высыпало!.. Да этак скоро и на улицу не продерешься!
— Как это,
господин честной! — сказал
он. — Ты здесь, а не на площади?
— Да, молодец! без малого годов сотню прожил, а на всем веку не бывал так радостен, как сегодня. Благодарение творцу небесному, очнулись наконец право-славные!.. Эх, жаль! кабы
господь продлил дни бывшего воеводы нашего, Дмитрия Юрьевича Милославского, то-то был бы для
него праздник!.. Дай бог
ему царство небесное! Столбовой был русский боярин!.. Ну, да если не здесь, так там
он вместе с нами радуется!
— Я исполню долг свой, Козьма Минич, — отвечал Юрий. — Я не могу поднять оружия на того, кому клялся в верности; но никогда руки мои не обагрятся кровию единоверцев; и если междоусобная война неизбежна, то… — Тут Милославский остановился, глаза
его заблистали… — Да! — продолжал
он. — Я дал обет служить верой и правдой Владиславу; но есть еще клятва, пред которой ничто все обещания и клятвы земные… Так! сам
господь ниспослал мне эту мысль: она оживила мою душу!..
— Хорошо,
господин ярыжка! — сказал Кирша. — Если мы выручим Юрия Дмитрича, то я отпущу тебя без всякой обиды; а если ты плохо станешь нам помогать, то закопаю живого в землю. Малыш, дай
ему коня да приставь к
нему двух казаков, и если
они только заметят, что
он хочет дать тягу или, чего боже сохрани, завести нас не туда, куда надо, так тут же
ему и карачун! А я между тем сбегаю за моим Вихрем:
он недалеко отсюда, и как раз вас догоню.
— Боже мой!.. это
его голос! — вскричал верный служитель, бросившись к ногам своего
господина. — Юрий Дмитрич! — продолжал
он, всхлипывая. — Батюшка!.. отец ты мой!.. Ах злодеи!.. богоотступники!.. что это
они сделали с тобою? господи боже мой! краше в гроб кладут!.. Варвары! кровопийцы!
— Алексей, — сказал запорожец, — выведи поскорей своего
господина на свежий воздух, а мы тотчас будем за вами. Ну, бояре, — продолжал
он, — милости просим на место Юрия Дмитрича; вам вдвоем скучно не будет; вы люди умные, чай, есть о чем поговорить. Эй, молодцы! пособите
им войти в покой, в котором
они угощали боярина Милославского.
—
Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с панам Тишкевичем, который на ту пору был в наших местах с своим региментом; только говорят, будто б
ему сказано, что если
он назад вернется в Москву, то
его тотчас повесят; вот
он и приютился к
господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у
него какая дурацкая!.. Пошел к боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
— Нет, брат Данило! — сказал Суета. — Не говори,
он даром смотреть не станет: подлинно
господь умудряет юродивых! Мартьяш глух и
нем, а кто лучше
его справлял службу, когда мы бились с поляками? Бывало, как
он стоит сторожем, так и думушки не думаешь, спи себе вдоволь: муха не прокрадется.
— В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но точно ли, мой сын, ты ощущаешь в душе своей призвание божие? Я вижу на твоем лице следы глубокой скорби, и если ты, не вынося с душевным смирением тяготеющей над главою твоей десницы всевышнего, движимый единым отчаянием, противным
господу, спешишь покинуть отца и матерь, а может быть, супругу и детей, то жертва сия не достойна
господа: не горесть земная и отчаяние ведут к
нему, но чистое покаяние и любовь.
Сын мой, светла пред
господом жизнь праведника; но венец мученика есть верх
его благости и милосердия!
— И отечеству, боярин! — перервал с жаром Авраамий. — Мы не иноки западной церкви и благодаря всевышнего, переставая быть мирянами, не перестаем быть русскими. Вспомни, Юрий Дмитрич, где умерли благочестивые старцы Пересвет и Ослябя!.. Но я слышу благовест… Пойдем, сын мой, станем молить угодника божия, да просияет истина для очей наших и да подаст тебе
господь силу и крепость для исполнения святой
его воли!
— Возблагодарим за сие
господа и святых угодников
его, — сказал старец, преклоня колена вместе с Юрием.
—
Оно бы можно, — сказал Бычура, почесывая голову, — да не погневайся,
господин честной: тебе надо прежде заехать в село Кудиново.
— Нет,
господа купцы! кто милует разбойников, того сам бог не помилует; да я уж давно заметил, что
он нечист на руку…
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе ты говоришь?
Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь не на свадебный пир; да
господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
Не прошло пяти минут, как вдруг двери вполовину отворились и небольшого роста старичок, в котором по заглаженным назад волосам а длинной косе нетрудно было узнать приходского дьячка, махнул рукою Милославскому, и когда Алексей хотел идти за своим
господином, то шепнул
ему, чтоб
он остался в избе.
— Богоотступники! — воскликнул
он громовым голосом. — Как дерзнули вы силою врываться в храм
господа нашего?.. Чего хотите вы от служителя алтарей, нечестивые святотатцы?
— Да! здесь нет никого, кроме Юрия Дмитрича Милославского и законной
его супруги, боярыни Милославской! Вот
они! — прибавил священник, показывая на новобрачных, которые в венцах и держа друг друга за руку вышли на паперть и стали возле своего защитника. — Православные! — продолжал отец Еремей, не давая образумиться удивленной толпе. — Вы видите,
они обвенчаны, а кого
господь сочетал на небеси, тех на земле человек разлучить не может!