Неточные совпадения
В недальнем расстоянии от Москвы
стояли войска второго самозванца, прозванного Тушинским вором; на севере — шведский генерал Понтиус де ла Гарди свирепствовал в Новгороде и Пскове; одним словом, исключая некоторые низовые города, почти вся земля русская
была во власти неприятелей, и одна Сергиевская лавра, осажденная войсками второго самозванца под начальством гетмана Сапеги и знаменитого налета пана Лисовского, упорно защищалась; малое число воинов, слуги монастырские и престарелые иноки отстояли святую обитель.
— Как бы снег не так валил, то нам бы и думать нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца; а давеча пришлось
было так жутко, хоть тут же ложись да умирай… Ахти, постой-ка: никак, дорога пошла направо. Мы опять едем целиком.
Пук горящей лучины, воткнутый в светец, изливал довольно яркий свет на все общество; по остаткам хлеба и пустым деревянным чашам можно
было догадаться, что они только что отужинали и вместо десерта запивали гречневую кашу брагою, которая в большой медной ендове
стояла посреди стола.
— Ах ты голова, голова! То ли теперь время, чтоб хватать разбойников? Теперь-то им и житье: все их боятся, а ловить их некому. Погляди, какая честь
будет этому проезжему: хозяин с него и за
постой не возьмет.
— Ты так же, бывало, сторожил мой дом, да не так легко
было тебя задобрить!» С первого взгляда запорожец уверился, что в избе никого не
было; но затопленная печь, покрытый ширинкою стол и початый каравай хлеба, подле которого
стоял большой кувшин с брагою, — все доказывало, что хозяин отлучился на короткое время.
— Постой-ка, никак, собака лает?.. так и
есть! Кого это нелегкая сюда несет?.. Слушай, Григорьевна, если тебя здесь застанут, так все дело испорчено. Спрячься скорей в этот чулан, закинь крючок и притаись как мертвая.
Вся паперть и погост
были усыпаны народом; священник в полном облачении
стоял у церковных дверей; взоры его, так же, как и всех присутствующих,
были обращены на толпу, которая медленно приближалась ко храму.
По обеим сторонам забора выстроены
были длинные застольни, приспешная и погреба с высокой голубятнею, а посреди двора
стояли висячие качели.
Меж тем дворянин, которому поручено
было угощать Юрия, пройдя через все комнаты, ввел его в один боковой покой, в котором
стояло несколько кроватей без пологов.
Вторая комната
была вся обита красным сукном; в правом углу
стоял раззолоченный кивот с иконами, в богатых серебряных окладах; несколько огромных, обитых жестью сундуков, с приданым и нарядами боярышни, занимали всю левую сторону покоя; в одном простенке висело четырехугольное зеркало в узорчатых рамках и шитое золотом и шелками полотенце.
— Постой-ка, боярышня, — продолжал после небольшой остановки запорожец. — Да у тебя еще другая кручина, как туман осенний, на сердце лежит… Я вижу, тебя хотят выдать замуж… за одного большого польского пана… Не горюй, Анастасья Тимофеевна! Этой свадьбы не бывать! Я скажу словца два твоему батюшке, так он не повезет тебя в Москву, а твой жених сюда не приедет: ему скоро
будет не до этого.
— За трех не
постоит! Да не нужно ли
будет тебе еще поговорить с Анастасьей Тимофеевной?
—
Стой, Милославский! — закричал хозяин. — Или
пей, как указано, или кубок мимо!
— Смотри, Дмитрич! — сказал он. — Крепись… Терпи!.. Стерпится — слюбится! Ты
постоишь за правду, а тезка-то, вон там, и заговорит. «Ай да сынок! утешил мою душеньку!..» Прощай покамест!.. Митя
будет молиться богу, молись и ты!.. Он не в нас: хоть и высоко а все слышит!.. А у Троицы-то, Дмитрич! у Троицы… раздолье,
есть где помолиться!.. Не забудь!.. — Сказав сии слова, он выбежал вон из комнаты.
Он нашел в нем своего слугу, который, по-видимому, угощен
был не хуже своего господина и едва
стоял на ногах.
— Однако ж, Алексей, мне кажется, тебе вчера вовсе не
было скучно: ты насилу на ногах
стоял.
— Вижу, боярин: вон и конь привязан к дереву… Ну, так и
есть: это стог сена. Верно, какой-нибудь проезжий захотел покормить даром свою лошадь… Никак, он нас увидел… садится на коня… Кой прах! Что ж он
стоит на одном месте? ни взад, ни вперед!.. Он как будто нас дожидается… Полно, добрый ли человек?.. Смотри! он скачет к нам… Берегись, боярин!.. Что это? с нами крестная сила! Не дьявольское ли наваждение?.. Ведь он остался в отчине боярина Шалонского?.. Ах, батюшки светы!. Точно, это Кирша!
— Отсюда близехонько
есть небольшой выселок — вон там… за этим лесом. Я боялся вас проглядеть, так
стоял постоем на большой дороге.
— Ну,
есть ли в ней Христос — пять алтын!.. Да
стоит ли она сама, с внучатами, с коровою и со всеми своими животами, пяти алтын! Ах, старая карга!.. Смотри пожалуй, пять алтын!
Кирша поспешил выйти на двор. В самом деле, его Вихрь оторвался от коновязи и подбежал к другим лошадям; но, вместо того чтоб с ними драться, чего и должно
было ожидать от такого дикого коня, аргамак
стоял смирнехонько подле пегой лошади, ласкался к ней и, казалось, радовался, что
был с нею вместе.
— Да так, горе взяло! Житья не
было от приказчика; взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед его писарем, и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко
стоять за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да и тягу из села; а сирот господь бог не покинет.
— Держись правей! — закричал седой рыбак. — Вот так!.. Эй, смотри не становись на эту льдину, не сдержит!.. Ай да парень!.. Хорошо, хорошо!.. отталкивайся живей!.. багром-то, брат, багром!.. Не туда, не туда!
постой!.. Ну, сбился!.. Не
быть пути!..
— Как же! Помнится, Юрий Дмитриевич. Если он пошел по батюшке, то, верно,
будет нашим гостем и в Москве с поляками не останется. Нет, детушки! Милославские всегда
стояли грудью за правду и святую Русь!
Солнце
было уже высоко, когда Милославский очнулся; подле него
стоял Алексей.
На ту пору нянюшка Федора
стояла также на крыльце, заметила старуху и доложила о ней боярыне; нищую подозвали, и когда боярыня, вынув из кармана целый алтын, подала ей и сказала: «Молись за здравие именинника!» — то старушка, взглянув пристально на боярыню и помолчав несколько времени, промолвила: «Ох ты, моя родимая! здоров-то он
будет, да уцелеет ли его головушка?..» — «Как так?» — спросила боярыня, побледнев как смерть.
Кирша поехал далее, а крестьянская девушка,
стоя на одном месте, провожала его глазами до тех пор, пока не потеряла совсем из виду. Не доехав шагов пятидесяти до пчельника, запорожец слез с лошади и, привязав ее к дереву, пробрался между кустов до самых ворот загородки. Двери избушки
были растворены, а собака спала крепким сном подле своей конуры. Кирша вошел так тихо, что Кудимыч, занятый счетом яиц, которые в большом решете
стояли перед ним на столе, не приподнял даже головы.
— Постой-ка!.. Ведь это, никак, придется близко святой?.. Ну так и
есть!.. Мне сказывала мамушка Власьевна, что в субботу на Фомино воскресенье ей что-то ночью не послалось; вот она перед светом слышит, что вдруг прискакали на боярский двор; подошла к окну, глядь: сидит кто-то в телеге, руки скручены назад, рот завязан; прошло так около часу, вышел из хором боярский стремянный, Омляш, сел на телегу подле этого горемыки, да и по всем по трем.
— Слушайте, ребята, — сказал Кирша, перестав копать, — если вы не уйметесь говорить, то
быть беде! То ли еще
будет, да не бойтесь,
стойте только смирно и не оглядывайтесь назад, а я уже знаю, когда зачурать.
— Добро,
будет, Алексей! — сказал запорожец. — Успеешь нарадоваться и нагореваться после; теперь нам не до того. Ребята! проворней сбивайте с него цепи… иль нет…
постой… в этой связке должны
быть от них ключи.
— А мне так не удалось посмотреть на князя Дмитрия Михайловича Пожарского, — сказал тот же служитель, — я
был в отлучке, как он
стоял у нас в лавре. Что, брат Суета, правда ли, что он молодец собою?
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда
было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя
постоит!
—
Постой, вот они, никак, все выехали из-за рощи… Да их навряд
будет человек тридцать: из чего делать тревогу?
В левом углу
стояла деревянная скамья с таким же изголовьем; в правом — налой, над которым теплилась лампада перед распятием и двумя образами; к самому окну приставлен
был большой, ничем не покрытый стол; вдоль одной стены, на двух полках,
стояли книги в толстых переплетах и лежало несколько свитков.
— Да с полсорока больше своих не дочтемся! Изменники дрались не на живот, а на смерть: все легли до единого. Правда,
было за что и
постоять! сундуков-то с добром… серебряной посуды возов с пять, а казны на тройке не увезешь! Наши молодцы нашли в одной телеге бочонок романеи да так-то на радости натянулись, что насилу на конях сидят. Бычура с пятидесятью человеками едет за мной следом, а другие с повозками поотстали.
В первый день решительной битвы русских с гетманом Хоткевичем, то
есть 22 августа 1612 года, около полудня, в бывшей Стрелецкой слободе, где ныне Замоскворечье, близ самого Крымского брода,
стояли дружины князя Трубецкого, составленные по большей части из буйных казаков, пришедших к Москве не для защиты отечества, но для грабежа и добычи.
В некотором расстоянии от этого войска
стояли особо человек пятьсот всадников, в числе которых заметны
были также казаки; но порядок и тишина, ими наблюдаемая, и приметное уважение к старшинам, которые находились при своих местах в беспрестанной готовности к сражению, — все удостоверяло, что этот небольшой отряд не принадлежал к войску князя Трубецкого.
Впереди, на небольшом земляном возвышении, с которого можно
было следовать взором за изгибами Москвы-реки, обтекающей Воробьевы горы,
стоял начальник этой отдельной дружины.
— А как же? — продолжал Кирша. — Разве мы не изменники? Наши братья, такие же русские, как мы, льют кровь свою, а мы здесь
стоим поджавши руки… По мне, уж честнее
быть заодно с ляхами! А то что мы? ни то ни се — хуже баб! Те хоть бога молят за своих, а мы что? Эх, товарищи, видит бог, мы этого сраму век не переживем!
— Видно, что так. А надобно им честь отдать:
постояли за себя! Кабы им
было что перекусить, не стали бы просить милости, да голодом-то мы их доехали!
— Слава богу! Она мне все рассказала… Бедная, горемычная сиротинка! Постой-ка! у меня
есть от нее посылочка… На, возьми.