Неточные совпадения
— Итак, вы полагаете, —
сказал он
французу, — что воля Наполеона должна быть законом для всей Европы?
— От всей души желаю, —
сказал француз, — чтоб этого не было; но если, к несчастию, ваше правительство, ослепленное минутным фанатизмом некоторых беспокойных людей или обманутое происками британского кабинета, решится восстать против колосса Франции, то…
Тут офицер
сказал что-то на ухо
французу.
Он взял за руку
француза и, отойдя к окну,
сказал ему вполголоса несколько слов. На лице офицера не заметно было ни малейшей перемены; можно было подумать, что он разговаривает с знакомым человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа войны, его беспокойный, хотя гордый и решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении места и времени для объяснения, в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
— Позвольте спросить, —
сказал секундант
француза, человек средних лет, который, судя по выговору, был также иностранец. — Я желал бы знать по крайней мере причину вашей дуэли.
— Черт возьми! этот
француз метит хорошо! —
сказал сквозь зубы кавалерист. — Смотри, брат, не промахнись!
Пусть будет так! (франц.)] —
сказал француз, бросив в сторону свой пистолет.
— Одно слово, сударь, — прошептал едва слышным голосом раненый. — Прощай, мой друг! — продолжал он, обращаясь к своему секунданту. — Не забудь рассказать всем, что я умер как храбрый и благородный
француз;
скажи ей… — Он не мог докончить и упал без чувств в объятия своего друга.
— C'est une folle! [Это сумасшедшая! (франц.)] —
сказала Лидина. — Представьте себе, я сейчас получила письмо из Москвы от кузины; она пишет ко мне, что говорят о войне с
французами. И как вы думаете? ей пришло в голову, что вы пойдете опять в военную службу. Успокойте ее, бога ради!
— Почему знать? — отвечал со вздохом Рославлев, — По крайней мере я почти уверен, что долго еще не буду ее мужем.
Скажите, могу ли я обещать, что не пойду служить даже и тогда, когда
французы внесут войну в сердце России?
Мы потихоньку подвигались назад;
французы лезли вперед, и надобно
сказать правду — молодцы, славно дерутся!
Лидина, уезжая с своими дочерьми,
сказала в гостиной несколько слов жене предводителя, та шепнула своей приятельнице Ильменевой, Ильменева побежала в беседку рассказать обо всем своему мужу, и чрез несколько минут все гости знали уже, что Рославлев едет в армию и что мы деремся с
французами.
— Что это?
Французы с ума сошли! —
сказал Рославлев. — Да в кого они стреляют?.. Ну, видно, у них много лишнего пороху.
— Смотри-ка, брат? —
сказал один из них, — Ну что за народ эти
французы, и огонька-то разложить порядком не умеют. Видишь — там, какой костер запалили?.. Эк они навалили бревен-то, проклятые!
— То есть врасплох?.. Разумею. А что, Федотов, ведь надо
сказать правду: эти
французы бравые ребята. Вот хоть сегодня, досталось нам на орехи: правда, и мы пощелкали их порядком, да они себе и в ус не дуют! Ах, черт побери! Что за диковинка! Люди мелкие, поджарые, ну взглянуть не на что, а как дерутся!..
— Чтоб ты не был прехрабрый офицер? Боже сохрани! Я
скажу еще больше: ты ужасный патриот и так сердит на
французов, что видеть их не хочешь.
— Тьфу, пропасть, как я устал! —
сказал Зарецкой, слезая с лошади. — Авось
французы дадут нам перевести дух!
— Господа офицеры! —
сказал Блесткин, подскакав к батарее, — его превосходительство приказал вам быть в готовности, и если
французы откроют по вас огонь, то сейчас отвечать.
— Поглядите-ка, господа! —
сказал Ленской, — что там за речкою делается?
Французы что-то больно зашевелились.
— Ну что, Зарядьев, —
сказал Зарецкой, — видно,
французы уж отобедали?
— Что это, барин? —
сказал Егор, — никак из Москвы все выбираются? Посмотрите-ка вперед — повозок-то, карет!.. видимо-невидимо! Ох, сударь! знать, уже
французы недалеко от Москвы.
— Нет, Андрей Васьянович! Конечно, сам он от неприятеля не станет прятать русского офицера, да и на нас не донесет, ведь он не
француз, а немец, и надобно
сказать правду — честная душа! А подумаешь, куда тяжко будет, если господь нас не помилует. Ты уйдешь, Андрей Васьянович, а каково-то будет мне смотреть, как эти злодеи станут владеть Москвою, разорять храмы господни, жечь домы наши…
— Посмотрите, Зарядьев, —
сказал он пехотному офицеру, — ведь нас приняли за
французов; а все ты виноват: твои пленные маршируют, как на ученье.
— Прощай, мой друг! —
сказал он. — Боюсь, что мне не удастся полечиться в Калуге. Пожалуй, эти
французы и оттуда меня выживут.
— Нет, братец, не знаю, —
сказал Сборской. — Послушай, Зарецкой, ты будешь держаться около Москвы, так возьми его с собою. С тобой надобно же кому-либудь быть: ты едешь верхом. Прощай, мой друг!.. Тьфу, пропасть! не знаю, как тебе, а мне больно грустно! Ну, господа
французы! дорвемся же и мы когда-нибудь до вас!
— Признаюсь, и у меня что-то вот тут неловко, —
сказал Зарецкой, показывая на грудь. —
Французы под Москвою!.. Да что горевать, mon cher! придет, может быть, и наша очередь; а покамест… эй! Федот! остальные бутылки с вином выпей сам или брось в колодезь. Прощай, Сборской!
— Уж не
француз ли он? —
сказал великан, взглянув исподлобья на Зарецкого. — Чего доброго: у него и ухватки-то все нерусские.
— Позвольте спросить, Николай Степанович! —
сказал Ладушкин, — от кого вы изволили слышать, что
французы в наших местах? Это не может быть!
Я уж дрался за честь моей родины в то время, как вы были еще в пеленках, и смело могу
сказать: горжусь именем
француза.
Несмотря на строгую взыскательность некоторых критиков, которые, бог знает почему, никак не дозволяют автору говорить от собственного своего лица с читателем, я намерен, оканчивая эту главу,
сказать слова два об одном не совсем еще решенном у нас вопросе: точно ли русские, а не
французы сожгли Москву?..
Можно
сказать без всякого преувеличения, что когда
французы шли вперед и стояли в Москве, русские партизаны составляли их арьергард; а во время ретирады сделались авангардом, перерезывали им дорогу, замедляли отступление и захватывали все транспорты с одеждою и продовольствием, которые спешили к ним навстречу.
— Так он не
француз? —
сказал с презрением солдат в фризовой шинели.
— Навряд
француза, —
сказал, покачав головой, старый унтер-офицер. — Они бы уж его дорогою раз десять уходили; а не захватили ли они, как ономнясь бронницкие молодцы, какого-нибудь изменника или шпиона?
— Как мы шли назад, —
сказал отставной солдат, — так наткнулись в лесу на
французов, на тех ли самых, на других ли — лукавый их знает!
— Что за притча такая? —
сказал сотник, — откуда берутся эти
французы? Бьем, бьем — а все их много!
— Мы, Пахомыч, —
сказал рыжий мужик, — захватили одного живьем. Кто его знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его знает! Да все лжет, проклятый! не верьте; он притоманный
француз.
— Эта шинель не моя, —
сказал Рославлев. — Один из
французов поменялся со мной насильно.
— Погоди, кум, не торопись! —
сказал Иван. — Послушай-ка, молодец: ты баишь, что с тебя сняли крест
французы. Ну! а какой он был? деревянный или серебряный?
— Да и французов-то, верно, не больше, —
сказал Рославлев, — они растянулись по дороге, так издали и кажется, что их много.
— Как бы вам
сказать, сударь? Странное дело! Кажется, и Кесарь дрался с теми же
французами, да теперешние-то вовсе на прежних не походят, и, признаюсь, я весьма начинаю подозревать, что образ войны совершенно переменился.
Так говорит сам Наполеон, так говорят почти все французские писатели; а есть люди (мы не
скажем, к какой они принадлежат нации), которые полагают, что французские писатели всегда говорят правду — даже и тогда, когда уверяют, что в России нет соловьев; но есть зато фрукт величиною с вишню, который называется арбузом; что русские происходят от татар, а венгерцы от славян; что Кавказские горы отделяют Европейскую Россию от Азиатской; что у нас знатных людей обыкновенно венчают архиереи; что ниема глебониш пописко рюскоф — самая употребительная фраза на чистом русском языке; что название славян происходит от французского слова esclaves [рабы] и что, наконец, в 1812 году
французы били русских, когда шли вперед, били их же, когда бежали назад; били под Москвою, под Тарутиным, под Красным, под Малым Ярославцем, под Полоцком, под Борисовым и даже под Вильною, то есть тогда уже, когда некому нас было бить, если б мы и сами этого хотели.
Надобно вам
сказать, что с этой стороны дорога к неприятельским аванпостам идет по узкому и высокому валу; налево подле него течет речка Родауна, а по правую сторону расстилаются низкие и обширные луга Нидерланда, к которому примыкает Ора, городское предместие, занятое
французами.
— А если это
французы? Нет, брат, в военное время дремать не надобно. Ефрейтор!
скажи также дежурному по роте, чтоб люди были на всякой случай в готовности и при первой тревоге выходили бы все на сборное место.
«Господа! —
сказал я, — если мы точно
французы, то вот что должны сделать: отвергнуть с презрением обидное предложение неприятеля, подорвать все данцигские укрепления, свернуть войско в одну густую колонну, ударить в неприятеля, смять его, идти на Гамбург и соединиться с маршалом Даву».
— Ну, братец! —
сказал он, — мы было отчаялись тебя и видеть! Как ты похудел!.. Да полно, отцепись от этого
француза! Поди-ка сюда!..