Неточные совпадения
Тем, которые в русском молчаливом офицере
узнают историческое лицо тогдашнего времени — я признаюсь заранее в небольшом анахронизме: этот офицер действительно был, под именем флорентийского купца, в Данциге, но не в конце осады, а при начале оной.
— Под ружьем!.. гм, гм!.. Может быть; вы, верно, лучше моего это
знаете; да не о
том дело. Я вам передаю
то, что слышал: наших легло тридцать тысяч, а много ли осталось, об этом мне не сказывали.
— Дерзость или нет, этого мы не
знаем; дело только в
том, что карета, я думаю, лежит и теперь еще на боку!
— Поедемте скорей
узнать, справедливо ли это? — сказал путешественнику испуганный дипломат. — О, если это правда,
то должно примерно наказать, надобно потребовать uné reparation éclatante! [примерного удовлетворения! (франц.)] Честь Франции… честь нашего императора!.. Едемте, граф! едемте!
— Давай руку! Что в самом деле! служить, так служить вместе; а когда кампания кончится и мы опять поладим с французами, так
знаешь ли что?.. Качнем в Париж! То-то бы пожили и повеселились! Эх, милый! что ни говори, а ведь у нас, право, скучно!
— Нет, мой друг! Если ты
узнаешь скуку,
то не расстанешься с нею и в Париже. Когда мы кружимся в вечном чаду, живем без всякой цели; когда чувствуем в душе нашей какую-то несносную пустоту…
— Добро бы жена, — отвечал детина, — а
то черт
знает кто — нелегкая бы его взяла, проклятого!
Вот, третьего дня, повез я под вечер проезжего — знашь ты, какой-то не русской, не
то француз, не
то немец — леший его
знает, а по нашему-то бает; и такой добрый, двугривенный дал на водку.
Знай про
то царь-государь: ему челом; а Бонапарту-та какое до нас дело?
— То-то отдам! Я и сам бы умел синий кафтан носить по будням.
Знаем мы вас — отдам.
Эх, сударь! вы молоды, так не
знаете, каково расставаться с
тем, с кем прожил сорок лет душа в душу.
Рыдания перервали слова несчастного старика. До души тронутый Рославлев колебался несколько времени. Он не
знал, что ему делать. Решиться ждать новых лошадей и уступить ему своих, — скажет, может быть, хладнокровный читатель; но если он был когда-нибудь влюблен,
то, верно, не обвинит Рославлева за минуту молчания, проведенную им в борьбе с самим собою. Наконец он готов уже был принести сию жертву, как вдруг ему пришло в голову, что он может предложить старику место в своей коляске.
— И, сударь! Придет беда, так все заговорят одним голосом, и дворяне и простой народ!
То ли еще бывало в старину: и триста лет татары владели землею русскою, а разве мы стали от этого сами татарами? Ведь все, а чем нас упрекает Сила Андреевич Богатырев, прививное, батюшка; а корень-то все русской. Дремлем до поры до времени; а как очнемся да стрехнем с себя чужую пыль, так нас и не
узнаешь!
— И вы, сударь, иногда от безделья книжку возьмете; да вы человек рассудительный: прочли страничку, другую, и будет; а ведь он меры не
знает. Недели две
тому назад…
— Ну, ступай! Ты смеешься, Сурской. Я и сам
знаю, что смешно: да что ж делать? Ведь надобно ж чем-нибудь похвастаться. У соседа Буркина конный завод не хуже моего; у княгини Зориной оранжереи больше моих; а есть ли у кого больница? Ну-тка, приятель, скажи? К
тому ж это и в моде… нет, не в моде…
— Да, да! человеколюбивое! а эти заведения нынче в ходу, любезный. Почему
знать?.. От губернатора пойдет и выше, а там… Да что загадывать; что будет,
то и будет… Ну, теперь рассуди милостиво! Если б я стал показывать пустую больницу, кого бы удивил? Ведь дом всякой выстроить может, а надпись сделать не фигура.
— Помилуйте-с! наше дело исполнять предписания вышняго начальства, а в государственные дела мы не мешаемся. Конечно, секретарь его превосходительства мне с руки; но, осмелюсь доложить, если б я что-нибудь и
знал,
то и в таком случае служба… долг присяги…
— О! что касается до этого, — отвечал Рославлев, —
то французы должны пенять на самих себя: они заставили себя ненавидеть, а ненависть не
знает сострадания и жалости. Испанцы доказали это.
— Можно, мой друг,
тому, кто
знает ее больше, чем ты.
Плод многих годов, бесчисленных опытов — прекрасный плод не награжденных ни славою, ни почестьми бескорыстных трудов великих гениев — созревает; истинное просвещение разливается по всей стране; мы не презираем и не боготворим иностранцев; мы сравнялись с ними; не желаем уже
знать кое-как все, а стараемся изучить хорошо
то, что
знаем; народный характер и физиономия образуются, мы начинаем любить свой язык, уважать отечественные таланты и дорожить своей национальной славою.
Лидина, уезжая с своими дочерьми, сказала в гостиной несколько слов жене предводителя,
та шепнула своей приятельнице Ильменевой, Ильменева побежала в беседку рассказать обо всем своему мужу, и чрез несколько минут все гости
знали уже, что Рославлев едет в армию и что мы деремся с французами.
Если б она
знала, в какой теперь моде патриотизм,
то верно бы не стала с тобой торговаться.
Когда я
узнал, что он
тот самый полковник, которого ты угощал на своем биваке,
то, разумеется, стал его расспрашивать о тебе, и хотя от боли и усталости он едва мог говорить, но отвечал весьма подробно на все мои вопросы.
— Разумеется. Да
знаешь ли что? Я позабыл к тебе написать. Кажется, он знаком с семейством твоей Полины; по крайней мере он мне сказывал, что года два
тому назад, в Париже, познакомился с какой-то русской барыней, также Лидиной, и ездил часто к ней в дом. Тогда он был еще женат.
— Верно не
знает! — подхватил Зарядьев. — Вот года три
тому назад ко мне в роту попал такой же точно молодчик — всех так и загонял! Бывало, на словах города берет, а как вышел в первый раз на ученье, так и язык прилип к гортани. До штабс-капитанского чина все в замке ходил.
— Эх, братец! убирайся к черту с своими французскими словами! Я
знаю, что делаю. То-то, любезный, ты еще молоденек! Когда солдат думает о
том, чтоб идти в ногу да ровняться, так не думает о неприятельских ядрах.
— Все, слава богу! батюшка;
то есть Прасковья Степановна и обе барышни; а об нашем барине мы ничего не
знаем. Он изволил пойти в ополчение; да и все наши соседи — кто уехал в дальние деревни, кто также пошел в ополчение. Ну, поверите ль, Владимир Сергеич, весь уезд так опустел, что хоть шаром покати. А осень-та, кажется, будет знатная! да так ни за копейку пропадет: и поохотиться некому.
— А черт его
знает — полковник ли он, или нет! Они все меж собой запанибрата; платьем пообносились, так не
узнаешь, кто капрал, кто генерал. Да это бы еще ничего; отвели б ему фатеру где-нибудь на селе — в людской или в передбаннике, а
то — помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под себя всю половину покойного мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть он полковник, сударь; а все-таки француз, все пил кровь нашу; так какой, склад русской барыне водить с ним компанию?
— Да уж он, сударь, давным-давно выздоровел. И посмотрите, как отъелся; какой стал гладкой — пострел бы его взял! Бык быком! И это бы не беда: пусть бы он себе трескал, проклятый, да жирел вволю — черт с ним! Да
знай сверчок свой шесток; а
то срамота-то какая!.. Ведь он ни дать ни взять стал нашим помещиком.
— Поговорите, батюшка, а
то,
знаете ли? не ладно, видит бог, не ладно!
Я вас не
знала еще, Рославлев, когда полюбила
того, кому принадлежу теперь навсегда.
Рославлев тотчас
узнал в сем незнакомце молчаливого офицера, с которым месяца три
тому назад готов был стреляться в зверинце Царского Села; но теперь Рославлев с радостию протянул ему руку: он вполне разделял с ним всю ненависть его к французам.
— Да, он лечит теперь и руку и сердце подле своей невесты, верст за пятьдесят отсюда. Однако ж
знаешь ли что? Если в гостиной диваны набиты так же, как здесь стулья,
то на них славно можно выспаться. Мы почти всю ночь ехали, и не
знаю, как ты, а я очень устал.
— Покамест и сам не
знаю; но, кажется, мы выедем тут на Троицкую дорогу, а там, может быть… Да, надобно взглянуть на Рославлева. Мы проживем, братец, денька три в деревне у моего приятеля, потом пустимся догонять наши полки, а меж
тем лошадь твою и тебя будут кормить до отвалу.
Знаешь ли, что недавно была тут же другая царская вышка, гораздо просторнее и величественнее, и что благодаря преступному равнодушию людей, подобных тебе, не осталось и развалин на
том месте, где она стояла?
— Странно! — сказал Зарецкой, прочтя прокламацию московского генерал-губернатора. — Судя по этому, должно думать, что под Москвою будет генеральное сражение; и если б я
знал это наверное,
то непременно бы воротился; но, кажется, движения наших войск доказывают совершенно противное.
— Жаль, что я не
знал об этом несколько часов назад, а
то, верно бы, навестил вашего приятеля.
— Как ветер ревет между деревьями! — сказал наконец Зарецкой. — А
знаете ли что? Как станешь прислушиваться,
то кажется, будто бы в этом вое есть какая-то гармония. Слышите ли, какие переходы из тона в тон? Вот он загудел басом; теперь свистит дишкантом… А это что?.. Ах, батюшки!.. Не правда ли, как будто вдали льется вода? Слышите? настоящий водопад.
— Постойте! — сказал генерал, — если они так спокойны,
то, верно,
знают, как выйти из этого огненного лабиринта. Эй, голубчик! — продолжал он довольно чистым русским языком, подойдя к мастеровому, — не можешь ли ты вывести нас к Тверской заставе?
В упрямом военачальнике, влекущем на явную гибель остатки своих бесстрашных легионов, в мятежном корсиканце, взволновавшем снова успокоенную Францию, — я вижу еще что-то великое; но в неугомонном пленнике англичан, в мелочном ругателе своего тюремщика я не
узнаю решительно
того колоссального Наполеона, который и в падении своем не должен был походить на обыкновенного человека.
Мы
узнаем, должен ли я просить у вас извинения или поблагодарить вас за
то, что вы доставили мне случай доказать, что я недаром ношу этот мундир.
— О, в таком случае… Господин Данвиль! я признаю себя совершенно виноватым. Но эта проклятая сабля!.. Признаюсь, я и теперь не постигаю, как мог Дюран решиться продать саблю, которую получил из рук своей невесты… Согласитесь, что я скорей должен был предполагать, что он убит… что его лошадь и оружие достались неприятелю… что вы… Но если граф вас
знает,
то конечно…
— Я хотел
узнать, жив ли мой друг, который, будучи отчаянно болен, не мог выехать из Москвы в
то время, как вы в нее входили.
Рославлеву не трудно было отгадать, что французские мародеры повстречались с толпою вооруженных крестьян, и в
то самое время, как он колебался, не
зная, что ему делать: идти ли вперед или дожидаться, чем кончится эта встреча, — человек пять французских солдат, преследуемых крестьянами, пробежали мимо его и рассыпались по лесу.
— Как мы шли назад, — сказал отставной солдат, — так наткнулись в лесу на французов, на
тех ли самых, на других ли — лукавый их
знает!
— Мы, Пахомыч, — сказал рыжий мужик, — захватили одного живьем. Кто его
знает? баит по-нашему и стоит в
том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и
то и се, и дьявол его
знает! Да все лжет, проклятый! не верьте; он притоманный француз.
— Кто? да французы. Ты жил затворником у своего Сезёмова и ничего не
знаешь: им скоро придется давать генеральные сражения для
того только, чтоб отбить у нас кулей десять муки.
Знаете ли, товарищи, что если б этот кирасир не был нашим неприятелем,
то я поменялся бы с ним крестами?
— Мне известно, что Наполеон посылал генерала Лористона к нашему главнокомандующему для переговоров о мире; я
знаю, что ваши войска должны довольствоваться в течение двух и более суток
тем, что едва достаточно для прокормления их в одни сутки…
Надобно было все это видеть и привыкнуть смотреть на это, чтоб постигнуть наконец, с каким отвращением слушает похвалы доброму сердцу и чувствительности императора французов
тот, кто был свидетелем сих ужасных бедствий и
знает адское восклицание Наполеона: »Солдаты?.. и, полноте! поговоримте-ка лучше о лошадях!» [Так отвечал Наполеон одному из генералов, который стал ему докладывать о бедственном положении его солдат.