Я оперся на ликейца, и он был, кажется, очень доволен этим, шел ровно и осторожно и всякий раз бросался поддерживать меня, когда я оступался или нога моя
скользила по гладкому кораллу.
Он то покидал дорожку и перепрыгивал с камня на камень, изредка
скользя по гладкому мху; то садился на обломок скалы под дубом или буком и думал приятные думы под немолчное шептание ручейков, заросших папоротником, под успокоительный шелест листьев, под звонкую песенку одинокого черного дрозда; легкая, тоже приятная дремота подкрадывалась к нему, словно обнимала его сзади, и он засыпал…
Целые затоны стояли уже, покрытые пленкой темного девственно-чистого льда, и камень, брошенный с берега, долго катился,
скользя по гладкой поверхности и вызывая странный, все повышавшийся переливчатый звон, отражаемый эхом горных ущелий.
Неточные совпадения
Погода прекрасная; кротко синеет майское небо;
гладкие молодые листья ракит блестят, словно вымытые; широкая, ровная дорога вся покрыта той мелкой травой с красноватым стебельком, которую так охотно щиплют овцы; направо и налево,
по длинным скатам пологих холмов, тихо зыблется зеленая рожь; жидкими пятнами
скользят по ней тени небольших тучек.
К тому, чтоб вас предостеречь // От бесполезного старанья // Спасти Жуана де Маранья. // Какую б нам систему ни принять: // Систему веры иль рацьоналисма, // Деисма или пантеисма, // Хоть все до одного оттенки перебрать, // Которыми привыкла щеголять // Философическая присма, — // Того, кто промысла отвергнул благодать, // Но сесть не хочет в кресла фаталисма, // А прет себе вперед, и в сторону, и вспять, // Как
по льду
гладкому скользя, — // Спасти нельзя!
Меж скал блуждая, желтый луч // В пещеру дикую прокрался // И
гладкий череп озарил, // И сам на жителе могил // Перед кончиной разыгрался, // И
по разбросанным костям, // Травой поросшим, здесь и там //
Скользнул огнистой полосою, // Дивясь их вечному покою.
«Услышит», — сердито подумал Назаров, и в то же время челнок вздрогнул, поплыл к берегу,
скользя по светлой,
гладкой воде быстро, бесшумно и оставляя за собою чешуйчатый след.
Руки
скользят по железу крыши, хватаются за желоб, и он мягко гнется, как бумажный; ноги тщетно ищут опоры, и желтые ботинки, твердые, словно дерево, безнадежно трутся вокруг
гладкого, такого же твердого столба — и одну секунду Юрасов переживает чувство падения.