Неточные совпадения
— Я советую вам спросить об этом у сарагосских жителей, — отвечал француз, бросив гордый взгляд на Рославлева. — Впрочем, — продолжал он, — я
не знаю, почему называют
войною простую экзекуцию, посланную в Испанию для усмирения бунтовщиков, которых, к стыду всех просвещенных народов, английское правительство поддерживает единственно из своих торговых видов?
— Тогда я носил мундир, mon cher! А теперь во фраке хочу посибаритничать. Однако ж
знаешь ли, мой друг? Хоть я
не очень скучаю теперешним моим положением, а все-таки мне было веселее, когда я служил. Почему
знать? Может быть, скоро понадобятся офицеры; стоит нам поссориться с французами… Признаюсь, люблю я этот милый веселый народ; что и говорить, славная нация! А как подумаешь, так надобно с ними порезаться: зазнались, разбойники! Послушай, Вольдемар: если у нас будет
война, я пойду опять в гусары.
— Почему
знать? — отвечал со вздохом Рославлев, — По крайней мере я почти уверен, что долго еще
не буду ее мужем. Скажите, могу ли я обещать, что
не пойду служить даже и тогда, когда французы внесут
войну в сердце России?
—
Не бойтесь!.. Француз всегда великодушен… но вы
знаете права
войны… Есть ли у вас деньги?
При первом взгляде на его вздернутый кверху нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости глаза Рославлев
узнал в нем, несмотря на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который в мирное время — певец любви, вина и славы — обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а в военное, как ангел-истребитель, являлся с своими крылатыми полками, как молния, губил и исчезал среди врагов, изумленных его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог
войны, подобно древнему скальду, он
не оставлял своей златострунной цевницы...
Неточные совпадения
Он
не мог согласиться с этим, потому что и
не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и
не находил этих мыслей в себе (а он
не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом
не знал,
не мог
знать того, в чем состоит общее благо, но твердо
знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому
не мог желать
войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.
— Да вот спросите у него. Он ничего
не знает и
не думает, — сказал Левин. — Ты слышал, Михайлыч, об
войне? — обратился он к нему. — Вот что в церкви читали? Ты что же думаешь? Надо нам воевать за христиан?
— Вот в рассуждении того теперь идет речь, панове добродийство, — да вы, может быть, и сами лучше это
знаете, — что многие запорожцы позадолжались в шинки жидам и своим братьям столько, что ни один черт теперь и веры неймет. Потом опять в рассуждении того пойдет речь, что есть много таких хлопцев, которые еще и в глаза
не видали, что такое
война, тогда как молодому человеку, — и сами
знаете, панове, — без
войны не можно пробыть. Какой и запорожец из него, если он еще ни разу
не бил бусурмена?
Там, говорят,
не знают, что́
война;
— Для меня лично корень вопроса этого, смысл его лежит в противоречии интернационализма и национализма. Вы
знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на
войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще раньше поведение таких социалистов, как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили, как бессильна и как, в то же время, печально гибка этика социалистов.
Не выяснено: эта гибкость — свойство людей или учения?