Неточные совпадения
— В деревню! Ах, как вы мне жалки!.. Азор! viens ici, mon ami!.. [иди сюда,
мой дружок!.. (франц.)] Он вас беспокоит, monsieur le come? [
господин граф? (франц.)]
— Ее, кажется, зовут Полиною? Charmante реrsonne!.. [Прелестное создание!.. (франц.)] О чем мы с вами говорили, барон? — продолжала Радугина. — Ах, да!.. Знаете ли, mon cousin, что вы очень кстати приехали? Мне нужна ваша помощь. Представьте себе! Monsier le baron [
Господин барон (франц.)] уверяет меня, что мы должны желать, чтоб Наполеон пришел к нам в Россию. Боже
мой! как это страшно! Скажите, неужели мы в самом деле должны желать этого?
— Если б я приставил ему
мой пистолет ко лбу? Разумеется. Еще один шаг,
господин кавалер Почетного легиона! Прошу покорно!
— Да, слышь ты, глупая голова! Ведь за морем извозчики и все так делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну, вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим, как вдруг — батюшки светы!
мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дескать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста чем угрозил! — сказал я. — Нет,
барин, смотрителем нас не испугаешь». Я ему, ребята, на прошлой неделе снес гуся да полсотни яиц.
— Ах, боже
мой, боже
мой! что мне делать? — вскричал отчаянным голосом купец. — Я готов дать все на свете, только бога ради,
господин смотритель, отпустите меня скорее.
— Но неравно вам прилучится проезжать опять чрез нашу Белокаменную, то порадуйте старика, взъезжайте прямо ко мне, и если я буду еще жив… Да нет! коли не станет
моей Мавры Андреевны, так
господь бог милостив… услышит
мои молитвы и приберет меня горемычного.
— Да, он и есть! Гляжу, слуга его чуть не плачет,
барин без памяти, а он сам не знает, куда ехать. Я обрадовался, что
господь привел меня хоть чем-нибудь возблагодарить
моего благодетеля. Велел ямщику ехать ко мне и отвел больному лучшую комнату в
моем доме. Наш частной лекарь прописал лекарство, и ему теперь как будто бы полегче; а все еще в память не приходит.
— Нет, братец, не знаю, — сказал Сборской. — Послушай, Зарецкой, ты будешь держаться около Москвы, так возьми его с собою. С тобой надобно же кому-либудь быть: ты едешь верхом. Прощай,
мой друг!.. Тьфу, пропасть! не знаю, как тебе, а мне больно грустно! Ну,
господа французы! дорвемся же и мы когда-нибудь до вас!
— А теперь
мой пятисотенный начальник? — подхватил с гордостию Ижорской. — Я послал его в Москву поразведать, что там делается, и отправил с ним
моего Терешку с тем, что если он пробудет в Москве до завтра, то прислал бы его сегодня ко мне с какими-нибудь известиями. Но поговоримте теперь о делах службы,
господа! — продолжал полковник, переменив совершенно тон. —
Господин полковой казначей! прибавляется ли наша казна?
— Позвольте мне рекомендовать вам, — сказал Ижорской. — Это все офицеры
моего полка: а это
господин Буркин,
мой пятисотенный… то есть
мой батальонный командир.
— Вот
господин офицер, который отыскивал вашу квартиру, — сказал немец, обращаясь к своему постояльцу. — Он не знал, что вы переехали жить в
мой дом.
—
Господин Рено! — сказал он грозным голосом, — я обещался отыскать вас и, кажется, сдержал
мое слово. Обида, которую вы мне сделали, требует немедленного удовлетворения: мы должны сейчас стреляться.
— Извините, — сказал Рено, — я исполнил долг честного человека, признавшись в
моей вине; теперь позвольте мне выполнить обязанность
мою по службе.
Господин Данвиль отлучился без позволения от своего полка, и я должен непременно довести это до сведения начальства.
— Нет,
господа! — продолжал Иван Архипович, — я, благодаря бога, в деньгах не нуждаюсь; а если бы и это было, так скорей сам в одной рубашке останусь, чем возьму хоть денежку с
моего благодетеля.
Да,
господа, когда в булатной груди молодца бьется сердце, способное любить, то он брат
мой!
— Ах, боже
мой! — вскричал Рославлев, — сделайте милость,
господа, скажите, где мне его отыскать?
Чувствую,
мой друг, что я грешу пред
господом: что слишком еще привязан к
моему земному отечеству.
— Ну, добро, так и быть! ешьте сегодня вдоволь, а завтра… вы слышали
мое приказание,
господин подпоручик.
На третий день
моего путешествия я опоздал несколько выехать из деревни, в которой
господин шульц [староста (Прим. автора.)], ревностный патриот и большой политик, вздумал угощать обеденным столом в
моем единственном лице все русское войско.
Опять за дверьми закричали: »Хоц таузент!» Та же мадам прежним порядком ввела меня к
господину бургомистру, который, выслушав
мои жалобы, поправил свой колпак и сказал: «Пиши к Адаму Фишеру».
Я чувствовал — да,
господа! я чувствовал, как кровь застывала понемногу в
моих жилах, как холод смерти переливался из бездушного трупа во все оледеневшие
мои члены…
Страх есть дело невольное, и, без сомнения, эти несчастные чувствуют нередко то, что я, за грехи
мои, однажды в жизни испытал над самим собою; и если ужасные страдания возбуждают в нас не только жалость, но даже некоторый род почтения к страдальцу, то знайте,
господа! что трусы народ препочтенный: никто в целом мире не терпит такой муки и не страдает, как они.
— Как, сударь! так и вас не лучше
моего угостили? Меня в кухне всё потчевали водою да снесли от вас говяжью кость, на которой и собака ничего бы не отыскала. Это, дескать, твой
барин шлет тебе подачку. Разбойники! Эх, сударь, если б мы были здесь с вашей ротою!..
В самом деле, чрез полчаса я сидел в санях, двое слуг светили мне на крыльце, а толстой эконом объявил с низким поклоном, будто бы
господин его до того огорчился
моим внезапным отъездом, что не в силах встать с постели и должен отказать себе в удовольствии проводить меня за ворота своего дома; но надеется, однако ж, что я на возвратном пути… Я не дал договорить этому бездельнику.
— Ну, проснись, брат! — продолжал Андрей. — Что ты свои буркалы-то на нас вытаращил? Иль не видишь, что
барин мой русской офицер?
Я собираю все
мои силы — не бегу, а лечу… страх — да,
господа, признаюсь — страх придает мне крылья.
— Это
мой охотничий хутор, — подхватил толстоголосый
господин, — а я сам здешний поветовый маршал, помещик Селява;
мое село в пяти верстах отсюда…
— Однако ж дадите! — вскричал гусар, и глаза его засверкали. — Знаете ли вы,
господин жандарм, что этот офицер
мой пленник? я вырвал его из средины русского войска; он принадлежит мне; он
моя собственность, и никто в целом мире не волен располагать им без
моего согласия.
— Это может вам объяснить его превосходительство
господин Рапп, а не я, — сказал Рено, — а между тем прошу вас не мешать мне исполнять
мою обязанность; в противном случае — извините! я вынужден буду позвать жандармов.
— Да, сударь! Обо мне, кажется, всё еще думают; что я русской… Русской! Боже
мой! да меня от одного этого имени мороз подирает по коже!
Господин Дерикур хитер на выдумки; я боюсь, чтоб ему не вздумалось для испытания, точно ли я русской или итальянец, посадить меня на ледник. Вперед вам говорю, что я в четверть часа замерзну.
— Полина!.. Кто вы?.. Я почти ничего не вижу… Полина!.. Так называл меня лишь он… но его нет уже на свете… Ах!.. так называл меня еще… Боже
мой, боже
мой! О,
господь правосуден! Я должна была его видеть, должна слышать его проклятия в последние
мои минуты.. это он!
Итак, в молитвах
моих я должна была говорить перед
господом: «Боже! спаси
моего супруга и погуби Россию!»