Неточные совпадения
— И смотреть таким же сентябрем,
как ты? Нет, душенька, спасибо!.. У меня вовсе нет охоты сидеть повесив нос, когда я чувствую, что могу
еще быть веселым и счастливым…
— Да, сударыня! — подхватил дипломат. — Если б этот выбор зависел от нас, то, верно, в России было б
еще просторнее; а во Франции так тесно,
как в Большой парижской опере, когда давали в первый раз «Торжество Траяна»!
— Вот изволишь видеть: твоя Полина слишком…
как бы тебе сказать?.. слишком… небесна, а я слыхал, что эти неземные девушки редко делают своих мужей счастливыми. Мы все люди
как люди, а им подавай идеал. Пока ты
еще жених и страстный любовник…
Не прошло пяти минут,
как вдруг ему послышались близкие голоса; он сделал
еще несколько шагов, и подле него за кустом погремел отрывистый вопрос: «Ну, что?..
— Сто три версты! А там
еще семьдесят!
Какая досада! Я мог бы завтра поутру…
— Вестимо. Вот нынче ночью я повез на тройке, в Подсолнечное, какого-то барина; не успел
еще за околицу выехать, а он и ну понукать; так, знашь ты, кричма и кричит,
как за язык повешенный. Пошел, да пошел! «Как-ста не так, — подумал я про себя, — вишь,
какой прыткой! Нет, барин, погоди! Животы-та не твои,
как их поморишь, так и почты не на чем справлять будет». Он ну кричать громче, а я ну ехать тише!
Вот кабы
еще проезжие-та,
как ваша милость, не понукали; а то наши бары, провал бы их взял! ступай им по десяти верст в час; а поехал вволю рысцой или шагом, так норовят в зубы».
И все так станут думать,
как тяжко придет; а впрочем, и теперь, что бога гневить, есть русские дворяне, которые не совсем
еще обыноземились.
— И, сударь! Придет беда, так все заговорят одним голосом, и дворяне и простой народ! То ли
еще бывало в старину: и триста лет татары владели землею русскою, а разве мы стали от этого сами татарами? Ведь все, а чем нас упрекает Сила Андреевич Богатырев, прививное, батюшка; а корень-то все русской. Дремлем до поры до времени; а
как очнемся да стрехнем с себя чужую пыль, так нас и не узнаешь!
А так
как он
еще не прибыл, так сдать мне должность старшему приставу.
— Ну, конечно, батюшка! подчас напляшешься. Не только губернатор, и слуги-то его начнут тебя пырять да гонять из угла в угол,
как легавую собаку. Чего б ни потребовали к его превосходительству, хоть птичьего молока, чтоб тут же родилось и выросло. Бывало, с ног собьют, разбойники! А
как еще, на беду, губернатор приедет с супругою… ну! совсем молодца замотают! хоть вовсе спать не ложись!
—
Как! — вскричала больная, —
еще на два месяца?
— Да, братец! Я бить не люблю, и в наш век
какой порядочной человек станет драться? У меня вот
как провинился кто-нибудь — на машину! Завалил ему ударов пять, шесть, так впредь и будет умнее; оно и памятно и здорово. Чему ж ты смеешься, Сурской? конечно, здорово. Когда
еще у меня не было больных и домового лекаря, так я от всех болезней лечил машиною.
—
Как же, братец!
Как рукой сняло! И теперь
еще здоровехонек… А, голубчик! — закричал Ижорской, увидя входящего старосту. — Поди-ка сюда! Так-то ты выполняешь мои приказания? Отчего не вся барщина в саду?
Я сказал об этом Ильменеву, который отвечал мне весьма хладнокровно: «И, сударь, что
еще на нем взыскивать: глупенек, батюшка, — дитя!
как подрастет, так поумнеет».
Как ты думаешь, Рославлев? не лучше ли и нам не сердиться на наших полупросвещенных умниц, а говорить про себя: «Что
еще на них взыскивать — дети!
как подрастут, так поумнеют!» Но вот, кажется, идет хозяин.
Я кланяюсь, благодарю и думаю про себя: «Погоди, приятель!
как взглянешь на больницу, так не то
еще заговоришь».
— Слегла в постелю, мой друг; и хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать; почти полумертвая она упала мне на шею! Не помню,
как я бросился в коляску и доехал до первой станции… А кстати, я тебе
еще не сказывал. Ты писал ко мне, что взял в плен французского полковника, графа, графа…
как бишь?
— На нашем фланге утихла, — прибавил улан, — а слышите ли, на левом
какая еще идет жарня?
Гусарской эскадрон примкнул к уланам, переправился, не будучи преследуем неприятелем, через речку в то самое время,
как Зарядьев, потеряв
еще несколько солдат, присоединился благополучно к своей колонне.
— А черт его знает — полковник ли он, или нет! Они все меж собой запанибрата; платьем пообносились, так не узнаешь, кто капрал, кто генерал. Да это бы
еще ничего; отвели б ему фатеру где-нибудь на селе — в людской или в передбаннике, а то — помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под себя всю половину покойного мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть он полковник, сударь; а все-таки француз, все пил кровь нашу; так
какой, склад русской барыне водить с ним компанию?
—
Как незнать? — подхватил Егор. — Ведь ты говоришь про тот крест, что поставлен над могилою приказчика Терентьича, которого
еще в пугачевщину на этом самом месте извели казаки?
У нас в России почти каждая деревня имеет свои изустные предания о колдунах, мертвецах и привидениях, и тот, кто, будучи
еще ребенком, живал в деревне, верно, слыхал от своей кормилицы, мамушки или старого дядьки,
как страшно проходить ночью мимо кладбища, а особливо когда при нем есть церковь.
— Да, он и есть! Гляжу, слуга его чуть не плачет, барин без памяти, а он сам не знает, куда ехать. Я обрадовался, что господь привел меня хоть чем-нибудь возблагодарить моего благодетеля. Велел ямщику ехать ко мне и отвел больному лучшую комнату в моем доме. Наш частной лекарь прописал лекарство, и ему теперь
как будто бы полегче; а все
еще в память не приходит.
— Не знаю, возвышает ли это душу, — перервал с улыбкою артиллерийской офицер, — но на всякой случай я уверен, что это поунизит гордость всемирных победителей и, что всего лучше, заставит русских ненавидеть французов
еще более. Посмотрите,
как народ примется их душить! Они, дескать, злодеи, сожгли матушку Москву! А правда ли это или нет,
какое нам до этого дело! Лишь только бы их резали.
— Ого! — продолжал его товарищ, — огонек-то добирается и до Кремля. Посмотрите: со всех сторон — кругом!.. Ай да молодцы!
как они проворят! Ну, если Наполеон
еще в Кремле, то может похвастаться, что мы приняли его
как дорогого гостя и, по русскому обычаю, попотчевали банею.
— Да слава богу, Андрей Васьянович! За Москвой-рекой все идет
как по маслу. На Зацепе и по всему валу хоть рожь молоти — гладехонько! На Пятницкой и Ордынке кой-где
еще остались дома, да зато на Полянке так дёрма и дерет!
Я уж дрался за честь моей родины в то время,
как вы были
еще в пеленках, и смело могу сказать: горжусь именем француза.
—
Как удивятся наши пленные, когда увидят меня в этом наряде. Да где ж они?.. Ба! они
еще спят. Надобно их разбудить.
— Насильно!.. насильно!.. Но если эти дуры не знают общежития!.. Что за народ эти русские!.. Мне кажется, они
еще глупее немцев… А
как бестолковы!.. С ними говоришь чистым французским языком — ни слова не понимают. Sacristie! Comme ils sont bêtes ces barbares! [Черт возьми!
Как глупы эти варвары! (франц.)]
— Ну, если, граф, вы непременно этого хотите, то, конечно, я должен… я не могу отказать вам. Уезжайте же скорее отсюда, господин Данвиль; советую вам быть вперед осторожнее: император никогда не любил шутить военной дисциплиною, а теперь сделался
еще строже. Говорят, он беспрестанно сердится; эти проклятые русские выводят его из терпения. Варвары! и не думают о мире!
Как будто бы война должна продолжаться вечно. Прощайте, господа!
Ах, мой друг! ты не знаешь
еще, к
каким мучениям способна душа наша,
какие неизъяснимые страдания мы можем, и, вероятно, — прибавил тихим голосом Рославлев, — должны переносить, томясь в этой ссылке, на этой каторге, которую мы называем жизнию!..
— Да разве от этого ты менее был счастлив? Вот то-то и есть, господа! Пока все делается по-вашему, так вы
еще и туда и сюда; чуть не так, и пошли поклепы на бедную жизнь,
как будто бы век не было для вас радостной минуты.
—
Как бы не так! — перервал сотник, —
еще веревку припасай. В колодезь к товарищам, так и концы в воду.
— Это ты, Рославлев? — сказал он едва слышным голосом. —
Как я рад, что могу
еще хоть раз поговорить с тобою. Садись!
Всем известно,
как Наполеон оставил Москву; но не все
еще уверены, что он поневоле должен был отступить по Смоленской дороге.
И
какое перо опишет это быстрое и вместе медленное истребление нескольких сот тысяч воинов, привыкших побеждать или умирать с оружием в руках на поле чести, но незнакомых
еще с ужасами беспорядочного отступления?
— Да разве ты глух? — вскричал Сборской. —
Какого еще надобно тебе рапорта?
—
Как вы думаете, господа! — подхватил Рославлев, — мы
еще не скоро ляжем спать; пусть каждый из нас расскажет историю своего испуга: это должно быть очень любопытно.
В то время
как мы
еще не храбровали,
как теперь, Данцигский гарнизон был вдвое сильнее всего нашего блокадного корпуса, который вдобавок был растянут на большом пространстве и, следовательно, при каждой вылазке французов должен был сражаться с неприятелем, в несколько раз его сильнейшим; положение полка, а в особенности роты, к которой я был прикомандирован, было весьма незавидно: мы жили вместе с миллионами лягушек, посреди лабиринта бесчисленных канав, обсаженных единообразными ивами; вся рота помещалась в крестьянской избе, на небольшом острове, окруженном с одной стороны разливом, с другой — почти непроходимой грязью.
—
Как, наши
еще отстреливаются?.. Слава богу!
Я помню, что очутилась опять подле французских солдат; не знаю,
как это сделалось… помню только, что я просилась опять в город, что меня не пускали, что кто-то сказал подле меня, что я русская, что Дольчини был тут же вместе с французскими офицерами; он уговорил их пропустить меня; привел сюда, и если я
еще не умерла с голода, то за это обязана ему… да, мой друг! я просила милостину для моего сына, а он умер…
— Да, есть. И хотя по-настоящему мне
как партизану должно перехватывать всякую неприятельскую переписку, — примолвил с улыбкою Шамбюр, — но я обещался доставить это письмо, а Шамбюр во всю жизнь не изменял своему слову. Вот оно: читайте на просторе. Мне надобно теперь отправиться к генералу Раппу: у него, кажется, будут толковать о сдаче Данцига; но мы
еще увидим, кто кого перекричит. Прощайте!
— Что, Зарядьев? — перервал Рославлев с улыбкою, — видно, ты
еще не забыл,
как он пугнул тебя на Нерунге?