Часу в шестом утра, в просторной и светлой комнате, у самого изголовья постели, накоторой лежал не пришедший еще в чувство Рославлев, сидела молодая девушка; глубокая, неизъяснимая горесть изображалась на бледном лице ее. Подле нее стоял знакомый уже нам домашний лекарь Ижорского; он держал больного за руку и смотрел с большим вниманием на безжизненное лицо его. У
дверей комнаты стоял Егор и поглядывал с беспокойным и вопрошающим видом на лекаря.
В продолжение этих слов лицо ложного купца приняло свой обыкновенный холодный вид, глаза не выражали никакого внутреннего волнения; казалось, он продолжал спокойно давно начатый разговор; и когда
двери комнаты отворились, он даже не повернул головы, чтоб взглянуть на входящего Шамбюра вместе с капитаном Рено.
Неточные совпадения
Пройдя приемную и две гостиные
комнаты, он встречен был официантом, который, растворя
дверь в роскошную диванную, доложил о нем громогласно хозяйке дома.
Двери настежь растворились, и мужчина высокого роста, лет пятидесяти, в морском вицмундире и с Георгиевским крестом в петлице, вошел в
комнату.
Прошло с четверть часа. Зарецкой начинал уже терять терпение; наконец
двери отворились, и толстый немец, с прищуренными глазами, вошел в
комнату. Поклонясь вежливо Зарецкому, он повторил также на французском языке вопрос своей дочери...
Хозяин-немец побледнел, начал пятиться назад и исчез за
дверьми другой
комнаты; но дочь его осталась на прежнем месте и с детским любопытством устремила свои простодушные голубые глаза на обоих офицеров.
Вдруг
двери отворились и в
комнату вошел прекрасный собою мужчина, в кирасирском мундире, с полковничьими эполетами. При первом взгляде на Зарецкого он не мог удержаться от невольного восклицания.
Пройдя через две небольшие
комнаты, хозяйка отворила потихоньку
дверь в светлый и даже с некоторой роскошью убранный покой. На высокой кровати, с ситцевым пологом, сидел, облокотясь одной рукой на столик, поставленный у самого изголовья, бледный и худой, как тень, Рославлев. Подле него старик, с седою бородою, читал с большим вниманием толстую книгу в черном кожаном переплете. В ту самую минуту, как Зарецкой показался в
дверях, старик произнес вполголоса: «Житие преподобного отца нашего…»
Спустя несколько минут я принялся было снова за скобку; но
двери, наконец, отворились, и та же толстощекая барыня впустила меня в сени, взвела на две лестницы и почти втолкнула в небольшую
комнату, освещенную двумя сальными огарками.
Вдруг громкий вопль раздался в соседственном покое;
дверь была до половины растворена; я не мог удержаться и заглянул в
комнату.
Мы прошли длинным коридором на другой конец дома; слуга отпер
дверь и ввел нас в нетопленую
комнату, которую, как заметно было, превратили на скорую руку из кладовой в спальню.
Минуты через три
дверь во внутренние
комнаты стала понемногу растворяться, и к нам заглянула новая харя, под пару прежней, только без усов и в спальном женском чепце.
Тюремщик отворил дубовую
дверь, окованную железом, и они вошли в просторную
комнату с одним окном. В ней стояли две кровати, небольшой стол и несколько стульев. На одном из них сидел человек лет за тридцать, в синем сюртуке. Лицо его было бледно, усталость и совершенное изнурение сил ясно изображались на впалых щеках его; но взор его был спокоен и все черты лица выражали какое-то ледяное равнодушие и даже бесчувственность.
Рено, сказав Рославлеву, что он надеется скоро видеть его свободным, вышел из
комнаты;
дверь захлопнулась, и через несколько секунд глубокая тишина воцарилась кругом заключенных. Рославлев хотел начать разговор с своим товарищем; но он прижал ко рту палец и, помолчав несколько времени, сказал по-французски...
Рославлеву нередко случалось видеть все, что нищета заключает в себе ужасного: он не раз посещал убогую хижину бедного; но никогда грудь его не волновалась таким горестным чувством, душа не тосковала так, как в ту минуту, когда, подходя к
дверям другой
комнаты, он услышал болезненный вздох, который, казалось, проник до глубины его сердца.
Грянула музыка horse guards'oa, [конногвардейцев (англ.).] я постоял, постоял и вышел сначала в залу, а потом вместе с потоком кринолинных волн достиг до каскады и с нею очутился у
дверей комнаты, где обыкновенно сидели Саффи и Мордини.
У меня перед глазами не было ни затворенной
двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого проявления жизни из страха оскорбить как-нибудь ее память.
Неточные совпадения
В это время слышны шаги и откашливания в
комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к
дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Г-жа Простакова (Стародуму). Хорошо ли отдохнуть изволил, батюшка? Мы все в четвертой
комнате на цыпочках ходили, чтоб тебя не обеспокоить; не смели в
дверь заглянуть; послышим, ан уж ты давно и сюда вытти изволил. Не взыщи, батюшка…
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла в
комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила
дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
Левин вышел из
комнаты, хлопнув
дверью. Рябинин, глядя на
дверь, с улыбкой покачал головой.
Из-за
двери еще на свой звонок он услыхал хохот мужчин и лепет женского голоса и крик Петрицкого: «если кто из злодеев, то не пускать!» Вронский не велел денщику говорить о себе и потихоньку вошел в первую
комнату.