Неточные совпадения
Послушай, Ваня, а
ведь я все-таки рад, что твоя стряпня не стихами писана.
«Хвалят человека, — думала она обо мне, — а за что — неизвестно. Сочинитель, поэт… Да
ведь что ж
такое сочинитель?»
Слог бы я выправил: я
ведь хвалю, а что ни говори, все-таки мало возвышенного…
— Ну, ну, хорошо, хорошо! Я
ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке, что любил делать при всяком удобном случае, — я, вот видишь ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну, не гений, как об тебе там сперва прокричали, а
так, просто талант (я еще вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там тебя худо третируют: ну да
ведь это что ж за газета!).
Да!
так видишь:
ведь это еще не деньги в ломбарде, талант-то; а вы оба бедные.
Отец непременно хочет, чтоб он женился на ней, а отец,
ведь ты знаешь, — ужасный интриган; он все пружины в ход пустил: и в десять лет
такого случая не нажить.
Я
ведь и сама знаю, что с ума сошла и не
так люблю, как надо.
—
Ведь это низость,
такие желания?
— Обещал, все обещал. Он
ведь для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да
ведь он не знает, что делает. Он, может быть, как и венчаются-то, не знает. И какой он муж! Смешно, право. А женится,
так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
Мне, по крайней мере,
так кажется, потому что
ведь нельзя же иначе.
— Непременно; что ж ему останется делать? То есть он, разумеется, проклянет меня сначала; я даже в этом уверен. Он уж
такой; и
такой со мной строгий. Пожалуй, еще будет кому-нибудь жаловаться, употребит, одним словом, отцовскую власть… Но
ведь все это не серьезно. Он меня любит без памяти; посердится и простит. Тогда все помирятся, и все мы будем счастливы. Ее отец тоже.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик… то есть я хотел сказать, что я буду
такой же, как и другие… ну, там семейные люди.
А впрочем, вы, кажется, и правы: я
ведь ничего не знаю в действительной жизни;
так мне и Наташа говорит; это, впрочем, мне и все говорят; какой же я буду писатель?
Я, например, если не удастся роман (я, по правде, еще и давеча подумал, что роман глупость, а теперь только
так про него рассказал, чтоб выслушать ваше решение), — если не удастся роман, то я
ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
Он
ведь это
так только смотрит исподлобья, а
ведь в других случаях он прерассудительный.
Ведь они все и не видывали никогда
такой девушки!
— Твой дедушка? да
ведь он уже умер! — сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но
так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало лучше, и я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
— Умер, гм… умер! Да
так и следовало. Что ж, оставил что-нибудь жене и детям?
Ведь ты говорил, что у него там жена, что ль, была… И на что эти люди женятся!
А знаешь, Ваня, я
ведь это заранее предчувствовал, что
так с ним кончится, еще тогда, когда, помнишь, ты мне его все расхваливал.
— Ты
ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну,
так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Мне что девочка? и не нужна;
так, для утехи… чтоб голос чей-нибудь детский слышать… а впрочем, по правде, я
ведь для старухи это делаю; ей же веселее будет, чем с одним со мной.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он
такой со мной; а
ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли?
Так он и с дочерью.
Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Больной
ведь он, в
такую погоду, на ночь глядя; ну, думаю, верно, за чем-нибудь важным; а чему ж и быть-то важнее известного вам дела?
Господи боже,
ведь так и обомлела и за него и за нее.
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня,
ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к
такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!..
Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
—
Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить другого. Но вряд ли это будет средством.
Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
— Довольно бы того хоть увидать, а там я бы и сама угадала. Послушай: я
ведь так глупа стала; хожу-хожу здесь, все одна, все одна, — все думаю; мысли как какой-то вихрь,
так тяжело! Я и выдумала, Ваня: нельзя ли тебе с ней познакомиться?
Ведь графиня (тогда ты сам рассказывал) хвалила твой роман; ты
ведь ходишь иногда на вечера к князю Р***; она там бывает. Сделай, чтоб тебя ей там представили. А то, пожалуй, и Алеша мог бы тебя с ней познакомить. Вот ты бы мне все и рассказал про нее.
— Надо вам заметить, что хоть у отца с графиней и порешено наше сватовство, но официально еще до сих пор решительно ничего не было,
так что мы хоть сейчас разойдемся и никакого скандала; один только граф Наинский знает, но
ведь это считается родственник и покровитель.
— Не знаю, друг мой. И про это я тоже думал. Я посмотрю… Увижу…
так и решу. А что, Наташа,
ведь у нас все теперь переменилось, — не утерпел не заговорить Алеша.
— То-то я и говорю, что он
такой деликатный. А как хвалил тебя! Я
ведь говорил тебе… говорил! Нет, он может все понимать и чувствовать! А про меня как про ребенка говорил; все-то они меня
так почитают! Да что ж, я
ведь и в самом деле
такой.
— Подожди, странная ты девочка!
Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег, а ты
такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на чужих руках;
так или нет?
А
ведь задавить тебя, гнида ты эдакая,
так только неделю молока не пить, — всего-то наказанья за тебя только положено!
— Вот видишь, старый приятель, наведывайся сколько хочешь. Сказки я умею рассказывать, но
ведь до известных пределов, — понимаешь? Не то кредит и честь потеряешь, деловую то есть, ну и
так далее.
— Помилуй, батюшка,
ведь это он все от разных унижений и оскорблений хандрит, а вот теперь узнает, что Наташе полное удовлетворение сделано,
так мигом все позабудет.
— Послушай, Ваня, а
ведь так всегда бывает, что вот если сначала человек не понравится, то уж это почти признак, что он непременно понравится потом. По крайней мере,
так всегда бывало со мною.
—
Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делу приходилось.
Ведь я уже говорил тебе, что знаю князя Валковского. Это ты хорошо делаешь, что хочешь отправить ее к тем старикам. А то стеснит она тебя только. Да вот еще что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру. Прощай, заходи чаще. Что она теперь, спит?
—
Так оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а будут стучать, я и скажу: нет дома. — И она с лукавством посмотрела на меня, как бы приговаривая: «Вот
ведь как это просто делается!»
— Нет, я
ведь только
так…
— А
ведь Азорка-то был прежде маменькин, — сказала вдруг Нелли, улыбаясь какому-то воспоминанию. — Дедушка очень любил прежде маменьку, и когда мамаша ушла от него, у него и остался мамашин Азорка. Оттого-то он и любил
так Азорку… Мамашу не простил, а когда собака умерла,
так сам умер, — сурово прибавила Нелли, и улыбка исчезла с лица ее.
Катя вчера и сегодня говорила мне, что не может женщина простить
такую небрежность (
ведь она все знает, что было у нас здесь во вторник; я на другой же день рассказал).
— Ты все смеешься. Но
ведь я от тебя ничего никогда не слыхал
такого; и от всего вашего общества тоже никогда не слыхал. У вас, напротив, всё это как-то прячут, всё бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам — точно это возможно! Точно это не в тысячу раз невозможнее, чем то, об чем мы говорим и что думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера говорили…
Я
ведь сказал тебе, что ты и все ваши ничего еще не сказали мне
такого же, что направило бы меня, увлекло бы за собой.
— Успокойтесь, утешьтесь, Наталья Николаевна, — утешал князь, — все это исступление, мечты, уединение… Вы
так были раздражены его легкомысленным поведением… Но
ведь это только одно легкомыслие с его стороны. Самый главный факт, про который вы особенно упоминали, происшествие во вторник, скорей бы должно доказать вам всю безграничность его привязанности к вам, а вы, напротив, подумали…
— Признаюсь, — отвечал князь с саркастической улыбкой, — если б я хотел вас обмануть, я бы действительно
так рассчитал; вы очень… остроумны, но
ведь это надобно доказать и тогда уже оскорблять людей
такими упреками…
— Чем, чем вы себя связывали? Что значит в ваших глазах обмануть меня? Да и что
такое обида какой-то девушке!
Ведь она несчастная беглянка, отверженная отцом, беззащитная, замаравшаясебя, безнравственная!Стоит ли с ней церемониться, коли эта шутка может принесть хоть какую-нибудь, хоть самую маленькую выгоду!
— В какое же положение вы сами ставите себя, Наталья Николаевна, подумайте! Вы непременно настаиваете, что с моей стороны было вам оскорбление. Но
ведь это оскорбление
так важно,
так унизительно, что я не понимаю, как можно даже предположить его, тем более настаивать на нем. Нужно быть уж слишком ко всему приученной, чтоб
так легко допускать это, извините меня. Я вправе упрекать вас, потому что вы вооружаете против меня сына: если он не восстал теперь на меня за вас, то сердце его против меня…
Ведь это выходит по вашей же теории; я потому
так и говорю; но довольно; решит время.
— Это я, видишь, Ваня, вот какая, — сказала Наташа, подходя к столу и конфузясь даже передо мной. —
Ведь предчувствовала, что все это сегодня
так выйдет, как вышло, а все-таки думала, что авось, может быть, и не
так кончится. Алеша приедет, начнет мириться, мы помиримся; все мои подозрения окажутся несправедливыми, меня разуверят, и… на всякий случай и приготовила закуску. Что ж, думала, мы заговоримся, засидимся…
— А чем же не скучно-то?
Ведь ты сказала, что тебе «и скучно и не скучно»? — спросил я, невольно улыбаясь ей,
так становилась она мне мила и дорога.