Неточные совпадения
Я не мистик; в предчувствия и гаданья почти не верю; однако
со мною, как, может быть, и
со всеми, случилось в жизни несколько происшествий, довольно необъяснимых. Например, хоть этот старик: почему при тогдашней моей встрече с ним, я тотчас почувствовал, что в
тот же вечер
со мной случится что-то не совсем обыденное? Впрочем, я был болен; а болезненные ощущения почти всегда бывают обманчивы.
Мебели было
всего стол, два стула и старый-старый диван, твердый, как камень, и из которого
со всех сторон высовывалась мочала; да и
то оказалось хозяйское.
В этот раз
все делалось обратно в сравнении с первым посещением Васильевского, четырнадцать лет
тому назад: в это раз князь перезнакомился
со всеми соседями, разумеется из важнейших; к Николаю же Сергеичу он никогда не ездил и обращался с ним как будто
со своим подчиненным.
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роковой день.
Та ли,
та ли это Наташа,
та ли это девочка, которая, еще только год
тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в
тот вечер с отцом и
со мною за ужином?
Та ли это Наташа, которая там, в
той комнате, наклонив головку и
вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
— Непременно; что ж ему останется делать?
То есть он, разумеется, проклянет меня сначала; я даже в этом уверен. Он уж такой; и такой
со мной строгий. Пожалуй, еще будет кому-нибудь жаловаться, употребит, одним словом, отцовскую власть… Но ведь
все это не серьезно. Он меня любит без памяти; посердится и простит. Тогда
все помирятся, и
все мы будем счастливы. Ее отец тоже.
По мере
того как наступала темнота, комната моя становилась как будто просторнее, как будто она
все более и более расширялась. Мне вообразилось, что я каждую ночь в каждом углу буду видеть Смита: он будет сидеть и неподвижно глядеть на меня, как в кондитерской на Адама Ивановича, а у ног его будет Азорка. И вот в это-то мгновение случилось
со мной происшествие, которое сильно поразило меня.
Помню, я стоял спиной к дверям и брал
со стола шляпу, и вдруг в это самое мгновение мне пришло на мысль, что когда я обернусь назад,
то непременно увижу Смита: сначала он тихо растворит дверь, станет на пороге и оглядит комнату; потом тихо, склонив голову, войдет, станет передо мной, уставится на меня своими мутными глазами и вдруг засмеется мне прямо в глаза долгим, беззубым и неслышным смехом, и
все тело его заколышется и долго будет колыхаться от этого смеха.
— А что ж! — подхватил он вдруг, как будто раздраженный нашим молчанием, — чем скорей,
тем лучше. Подлецом меня не сделают, хоть и решат, что я должен заплатить.
Со мной моя совесть, и пусть решают. По крайней мере дело кончено; развяжут, разорят… Брошу
все и уеду в Сибирь.
Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в
то же время умоляя не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после
всех этих откровенностей,
со мною к ней (непременно
со мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после своего преступления и что я один могу поддержать его),
то Наташа с первого же взгляда на него уже знала, в чем дело.
Мы поспешно сбежали вниз. Я взял первого попавшегося ваньку, на скверной гитаре. Видно, Елена очень торопилась, коли согласилась сесть
со мною.
Всего загадочнее было
то, что я даже и расспрашивать ее не смел. Она так и замахала руками и чуть не соскочила с дрожек, когда я спросил, кого она дома так боится? «Что за таинственность?» — подумал я.
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего не могу теперь отвечать, а почему — долго рассказывать. Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь:
все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в чем дело: ты
со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у тебя совета,
тем более что ты в этих делах мастак.
Голова моя болела и кружилась
все более и более. Свежий воздух не принес мне ни малейшей пользы. Между
тем надо было идти к Наташе. Беспокойство мое об ней не уменьшалось
со вчерашнего дня, напротив — возрастало
все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотился к ней.
Все время, как я ее знал, она, несмотря на
то, что любила меня
всем сердцем своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне с своею умершею матерью, о которой даже не могла вспоминать без боли, — несмотря на
то, она редко была
со мной наружу и, кроме этого дня, редко чувствовала потребность говорить
со мной о своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
— Знаю, знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати,
то у тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые
все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и
со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился,
весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!
Ты встречаешь меня с восторгом, ты
вся проникнута новым положением нашим, ты хочешь говорить
со мной обо
всем этом; ты грустна и в
то же время шалишь и играешь
со мной, а я — такого солидного человека из себя корчу!
Дело в
том, что она
все эти дни,
со вторника, была в таком восторге, что ее барышня (которую она очень любила) выходит замуж, что уже успела разгласить это по
всему дому, в околодке, в лавочке, дворнику.
Вот и
все; кроме разве
того, что эта сиротка возбудила во мне жалость, да, кроме
того, она и говорить
со мной не хотела, как будто сердилась.
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и
со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести.
Все это было не по моему карману. Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Но Нелли переменилась ко мне окончательно. Ее странности, капризы, иногда чуть не ненависть ко мне —
все это продолжалось вплоть до самого
того дня, когда она перестала жить
со мной, вплоть до самой
той катастрофы, которая развязала
весь наш роман. Но об этом после.
К
тому же говорить с ней, утешать ее я иногда и не смел, а потому
со страхом ожидал, чем это
все разрешится.
Как он увидел меня,
то вскочил
со стула и смотрит, и так испугался, что совсем стал такой бледный и
весь задрожал.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но
со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Неточные совпадения
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да
тот был прост; накинется //
Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по миру, // Не отойдя сосет!
«Грехи, грехи, — послышалось //
Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили // О
том, кто
всех грешней? // Один сказал: кабатчики, // Другой сказал: помещики, // А третий — мужики. //
То был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
Долгонько слушались, //
Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне
со смеху: // Еремка
тот с рождения // Глухонемой дурак!
Его водили под руки //
То господа усатые, //
То молодые барыни, — // И так,
со всею свитою, // С детьми и приживалками, // С кормилкою и нянькою, // И с белыми собачками, //
Все поле сенокосное // Помещик обошел.
Все, что в песенке //
Той певалося, //
Все со мной теперь //
То и сталося! // Чай, певали вы? // Чай, вы знаете?..