— Гм… хорошо, друг мой,
пусть будет по-твоему! Я пережду, до известного времени, разумеется. Посмотрим, что сделает время. Но вот что, друг мой: дай мне честное слово, что ни там, ни Анне Андреевне ты не объявишь нашего разговора?
Неточные совпадения
Кажется,
пусть бы он и другую любил, только бы при мне это
было, чтоб и я тут подле
была…
Пусть они нас проклинают, а мы их все-таки
будем любить; они и не устоят.
—
Пусть мы вместе, все вместе расстанемся! — перебила она с сверкающим взглядом. — Я сама его благословлю на это. Но тяжело, Ваня, когда он сам, первый, забудет меня? Ах, Ваня, какая это мука! Я сама не понимаю себя: умом выходит так, а на деле не так! Что со мною
будет!
—
Пусть погубит,
пусть мучает, — с жаром подхватила Елена, — не я первая; другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая на улице говорила. Я бедная и хочу
быть бедная. Всю жизнь
буду бедная; так мне мать велела, когда умирала. Я работать
буду… Я не хочу это платье носить…
— Выдержу. Меня
будут бранить, а я
буду нарочно молчать. Меня
будут бить, а я
буду все молчать, все молчать,
пусть бьют, ни за что не заплачу. Им же хуже
будет от злости, что я не плачу.
— Вовсе не ослышалась, а так
было. Я никогда не лгу. А почему ж гостя не встретить? Живем-живем, никто-то к нам не ходит, а все-то у нас
есть.
Пусть же хорошие люди видят, что и мы умеем, как люди, жить.
Так
пусть он и
будет у меня вечно в руках».
— Ну, так
пусть она отошлет свою служанку, а я ей
буду служить. Все
буду ей делать и ничего с нее не возьму; я любить ее
буду и кушанье
буду варить. Вы так и скажите ей сегодня.
— Ступай, Нелли, ступай, приляг немножко, — сказала она, когда мы вошли в комнаты, — ведь ты устала; шутка ли, сколько обегала; а после болезни-то тяжело; приляг, голубчик, приляг. А мы с вами уйдемте-ка пока отсюда, не
будем ей мешать,
пусть уснет. — И она мигнула мне, чтоб я вышел с ней в кухню.
— Катя, мне кажется, может его сделать счастливым, — продолжала она. — Она с характером и говорит, как будто такая убежденная, и с ним она такая серьезная, важная, — все об умных вещах говорит, точно большая. А сама-то, сама-то — настоящий ребенок! Милочка, милочка! О!
пусть они
будут счастливы!
Пусть,
пусть,
пусть!..
— Рассказывай мне, ангел мой, — сказала она, — я
буду тебя слушать.
Пусть те, у кого жестокие сердца…
—
Пусть безумная! — подхватила Нелли, резко обращаясь к нему, —
пусть безумная, но она мне так приказала, так я и
буду всю жизнь. И когда она мне это сказала, то даже в обморок упала.
— Я, я
буду тебе мать теперь, Нелли, а ты мое дитя! Да, Нелли, уйдем, бросим их всех, жестоких и злых!
Пусть потешаются над людьми, бог, бог зачтет им… Пойдем, Нелли, пойдем отсюда, пойдем!..
— А насчет этих клубов, Дюссотов, [Дюссо (Dussot) — владелец известного в Петербурге ресторана.] пуантов этих ваших или, пожалуй, вот еще прогрессу — ну, это
пусть будет без нас, — продолжал он, не заметив опять вопроса. — Да и охота шулером-то быть?
Неточные совпадения
Скотинин. Это подлинно диковинка! Ну
пусть, братец, Митрофан любит свиней для того, что он мой племянник. Тут
есть какое-нибудь сходство; да отчего же я к свиньям-то так сильно пристрастился?
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало
быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то
пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Ну,
пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы
быть счастливой.
— Едва ли, — испуганно оглянувшись, сказал предводитель. — Я устал, уж стар.
Есть достойнее и моложе меня,
пусть послужат.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: —
Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может
быть, он мот.
Пусть он докажет мне, что он надежный человек,
пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».