Неточные совпадения
Помню, мне еще
пришло однажды в голову, что старик и собака как-нибудь выкарабкались из какой-нибудь страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни, и разгуливают по белому свету в виде ходячих афишек
к изданью. Я перешел через улицу и вошел вслед за стариком в кондитерскую.
Я заметил, что подобные сомнения и все эти щекотливые вопросы
приходили к нему всего чаще в сумерки (так памятны мне все подробности и все то золотое время!). В сумерки наш старик всегда становился как-то особенно нервен, впечатлителен и мнителен. Мы с Наташей уж знали это и заранее посмеивались.
Он вот поклянется тебе, да в тот же день, так же правдиво и искренно, другому отдастся; да еще сам первый
к тебе
придет рассказать об этом.
— Он, может быть, и совсем не
придет, — проговорила она с горькой усмешкой. — Третьего дня он писал, что если я не дам ему слова
прийти, то он поневоле должен отложить свое решение — ехать и обвенчаться со мною; а отец увезет его
к невесте. И так просто, так натурально написал, как будто это и совсем ничего… Что если он и вправду поехал
к ней,Ваня?
— Он у ней, — проговорила она чуть слышно. — Он надеялся, что я не
приду сюда, чтоб поехать
к ней, а потом сказать, что он прав, что он заранее уведомлял, а я сама не
пришла. Я ему надоела, вот он и отстает… Ох, боже! Сумасшедшая я! Да ведь он мне сам в последний раз сказал, что я ему надоела… Чего ж я жду!
— Вы
к нам
придете; я премило устроился. Ко мне будут ходить наши лицейские; я заведу вечера…
Помню, я стоял спиной
к дверям и брал со стола шляпу, и вдруг в это самое мгновение мне
пришло на мысль, что когда я обернусь назад, то непременно увижу Смита: сначала он тихо растворит дверь, станет на пороге и оглядит комнату; потом тихо, склонив голову, войдет, станет передо мной, уставится на меня своими мутными глазами и вдруг засмеется мне прямо в глаза долгим, беззубым и неслышным смехом, и все тело его заколышется и долго будет колыхаться от этого смеха.
Старушка становилась больна, если долго не получала известий, а когда я
приходил с ними, интересовалась самою малейшею подробностию, расспрашивала с судорожным любопытством, «отводила душу» на моих рассказах и чуть не умерла от страха, когда Наташа однажды заболела, даже чуть было не пошла
к ней сама.
Я сообщил ей, что у Наташи с Алешей действительно как будто идет на разрыв и что это серьезнее, чем прежние их несогласия; что Наташа
прислала мне вчера записку, в которой умоляла меня
прийти к ней сегодня вечером, в девять часов, а потому я даже и не предполагал сегодня заходить
к ним; завел же меня сам Николай Сергеич.
Я
пришел к Наташе уже поздно, в десять часов.
— А я думала, ты уж не
придешь, — сказала она, подавая мне руку, — хотела даже Мавру послать
к тебе узнать; думала, не заболел ли опять?
С первого детства моего до самого последнего дня он
приходил к моей кровати и крестил меня на ночь.
Я не
пришла к нему с самого начала, я не каялась потом перед ним в каждом движении моего сердца, с самого начала моей любви; напротив, я затаила все в себе, я пряталась от него, и, уверяю тебя, Ваня, втайне ему это обиднее, оскорбительнее, чем самые последствия любви, — то, что я ушла от них и вся отдалась моему любовнику.
— Не
приходил к тебе? Я серьезно говорю тебе, Ваня: ты болен, у тебя нервы расстроены, такие все мечты. Когда ты мне рассказывал про наем этой квартиры, я все это в тебе заметила. Что, квартира сыра, нехороша?
— Я и надеюсь на вашу проницательность, — продолжал он, — и если позволил себе
прийти к вам теперь, то именно потому, что знал, с кем имею дело.
Напротив, вы даже показали пренебрежение
к нам и, может быть, ждали той минуты, когда я сам
приду просить вас сделать нам честь отдать вашу руку моему сыну.
Одним словом, я
пришел к заключению, что Алеша не должен разлучаться с вами, потому что без вас погибнет.
Я
пришел, чтоб исполнить мой долг перед вами и — торжественно, со всем беспредельным моим
к вам уважением, прошу вас осчастливить моего сына и отдать ему вашу руку.
Скажите, я могу
прийти к вам на целый вечер?
Я подошел
к ней и начал ей наскоро рассказывать. Она молча и пытливо слушала, потупив голову и стоя ко мне спиной. Я рассказал ей тоже, как старик, умирая, говорил про Шестую линию. «Я и догадался, — прибавил я, — что там, верно, кто-нибудь живет из дорогих ему, оттого и ждал, что
придут о нем наведаться. Верно, он тебя любил, когда в последнюю минуту о тебе поминал».
— Господи Иисусе! — завопила фурия, — да ты кто таков навязался! Ты с ней
пришел, что ли? Да я сейчас
к частному приставу! Да меня сам Андрон Тимофеич как благородную почитает! Что она,
к тебе, что ли, ходит? Кто такой? В чужой дом буянить
пришел. Караул!
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего не могу теперь отвечать, а почему — долго рассказывать. Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что
приду к тебе и
приду много раз. Но вот в чем дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у тебя совета, тем более что ты в этих делах мастак.
Было восемь, когда я
приходил к нему.
Наконец она и в самом деле заснула и,
к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только могла, не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я не
приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Я объяснил, что хотел было совсем не
приходить к ней сегодня, но думал, что она на меня рассердится и что во мне могла быть какая-нибудь нужда.
— Друг мой, — сказал я, подходя
к ней, — не сердись за это. Я потому запираю, что может кто-нибудь
прийти. Ты же больная, пожалуй испугаешься. Да и бог знает, кто еще
придет; может быть, Бубнова вздумает
прийти…
Я знал одного антрепренера, издававшего уже третий год одну многотомную книгу. У него я часто доставал работу, когда нужно было поскорей заработать сколько-нибудь денег. Платил он исправно. Я отправился
к нему, и мне удалось получить двадцать пять рублей вперед, с обязательством доставить через неделю компилятивную статью. Но я надеялся выгадать время на моем романе. Это я часто делал, когда
приходила крайняя нужда.
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти
к Наташе. В этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто
придет и будет стучаться, окликнуть и спросить: кто такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до времени таит от меня, как это и не раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти
к ней только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.
— А, так у него была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как глядит, как глядит! Просто говорю: еще бы ты минут пять не
пришел, я бы здесь не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни слова; просто жутко с ней, на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно,
к деду
пришла, не зная, что он умер.
— Да; но он только в последний месяц стал совсем забываться. Сидит, бывало, здесь целый день, и, если б я не
приходила к нему, он бы и другой, и третий день так сидел, не пивши, не евши. А прежде он был гораздо лучше.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился ехать
к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы
пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
И вот мало-помалу я стал воображать себе, что
пришел будто я
к тебе на могилу, упал на нее без памяти, обнял ее и замер в тоске.
Сначала я пошел
к старикам. Оба они хворали. Анна Андреевна была совсем больная; Николай Сергеич сидел у себя в кабинете. Он слышал, что я
пришел, но я знал, что по обыкновению своему он выйдет не раньше, как через четверть часа, чтоб дать нам наговориться. Я не хотел очень расстраивать Анну Андреевну и потому смягчал по возможности мой рассказ о вчерашнем вечере, но высказал правду;
к удивлению моему, старушка хоть и огорчилась, но как-то без удивления приняла известие о возможности разрыва.
— Мы еще поговорим об этом, — сказал он решительно, — а покамест… а впрочем, я сам
к тебе
приду, вот только немножко поправлюсь здоровьем. Тогда и решим.
— Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь, что на будущей неделе, ну хоть в пятницу,
приду к вам обедать; а теперь, брат, я дал слово, или, лучше сказать, мне просто надобно быть в одном месте. Лучше объясни мне: что ты хотел сообщить?
— А я, как нарочно,
пришел к тебе, чтобы и об нем расспросить между прочим. Но это после. А зачем ты вчера без меня моей Елене леденцов давал да плясал перед ней? И об чем ты мог полтора часа с ней говорить!
— Ах, боже мой! А у нас и ужинать приготовлено, — говорила Александра Семеновна в ужаснейшем горе. — А в пятницу-то
придете к нам?
— Да вы, может быть, побрезгаете, что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж вас как любит! Он про вас мне и день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда вы
придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит
к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
— Боже мой, что из этого всего выйдет — не знаю. Послушайте, Иван Петрович. Я вам обо всем буду писать, буду часто писать и много. Уж я теперь пошла вас мучить. Вы часто будете
к нам
приходить?
— Так, стало быть, он и обедать
к нам теперь не
придет!.. Ах, боже мой! И один-то он, бедный, один. Ну, так покажем же мы теперь ему наше радушие. Вот случай выдался, так и не надо его упускать.
"Я ушла от вас и больше
к вам никогда не
приду. Но я вас очень люблю.
Оставив у них записку, в которой извещал их о новой беде, и прося, если
к ним
придет Нелли, немедленно дать мне знать, я пошел
к доктору; того тоже не было дома, служанка объявила мне, что, кроме давешнего посещения, другого не было.
Я
пришел наконец
к заключению, что угрозы его были не вздор, не фанфаронство и что, покамест она живет с Алешей, князь действительно мог наделать ей много неприятностей.
Анна Андреевна
прислала в одно утро за мною с просьбой бросить все и немедленно спешить
к ней по очень важному делу, не терпящему ни малейшего отлагательства.
Придя к ней, я застал ее одну: она ходила по комнате вся в лихорадке от волнения и испуга, с трепетом ожидая возвращения Николая Сергеича.
Ему, верно,
приходило на мысль, что все-таки не она идет
к нему первая; что, может быть, даже она и не думает об них и потребности не чувствует
к примирению.
Но наутро Ихменев встал и в тот же день
пришел ко мне, чтоб окончательно взять
к себе Нелли.
Когда в девять часов, оставив Нелли (после разбитой чашки) с Александрой Семеновной, я
пришел к Наташе, она уже была одна и с нетерпением ждала меня. Мавра подала нам самовар; Наташа налила мне чаю, села на диван и подозвала меня поближе
к себе.
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера
приходил просить тебя
к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла от отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
Расскажи, как он не хотел прощать твою мать, и как она посылала тебя
к нему в свой предсмертный час, чтоб он
пришел к ней простить ее, и как он не хотел… и как она умерла.