Неточные совпадения
Никогда он
не взял в руки ни одной газеты,
не произнес ни одного слова, ни одного звука; а только сидел,
смотря перед собою во все глаза, но таким тупым, безжизненным взглядом, что можно было побиться об заклад, что он ничего
не видит из всего окружающего и ничего
не слышит.
Старик,
не заботясь ни о чем, продолжал прямо
смотреть на взбесившегося господина Шульца и решительно
не замечал, что сделался предметом всеобщего любопытства, как будто голова его была на луне, а
не на земле.
Старушка тоже
смотрела необыкновенно торжественно; чуть ли она
не надела к чтению нового чепчика.
— Неужели ж ты
не видишь, Ваня, что я вышла совсем,ушла от них и никогда
не возвращусь назад? — сказала она, с невыразимой тоской
смотря на меня.
— Неужели ж ты так его полюбила? — вскричал я, с замиранием сердца
смотря на нее и почти сам
не понимая, что спрашиваю.
А самому тебе разве
не было тяжело на нас
смотреть?
И она жадно
посмотрела вдаль, но никого еще
не было.
— Ваня! — вскричала она, — я виновата перед ним и
не стою его! Я думала, что ты уже и
не придешь, Алеша. Забудь мои дурные мысли, Ваня. Я заглажу это! — прибавила она, с бесконечною любовью
смотря на него. Он улыбнулся, поцеловал у ней руку и,
не выпуская ее руки, сказал, обращаясь ко мне...
Я с недоумением и тоскою
смотрел на него. Наташа умоляла меня взглядом
не судить его строго и быть снисходительнее. Она слушала его рассказы с какою-то грустною улыбкой, а вместе с тем как будто и любовалась им, так же как любуются милым, веселым ребенком, слушая его неразумную, но милую болтовню. Я с упреком поглядел на нее. Мне стало невыносимо тяжело.
Появившись, она стала на пороге и долго
смотрела на меня с изумлением, доходившим до столбняка; наконец тихо, медленно ступила два шага вперед и остановилась передо мною, все еще
не говоря ни слова.
Волосы, совсем поседевшие, в беспорядке выбивались из-под скомканной шляпы и длинными космами лежали на воротнике его старого, изношенного пальто. Я еще прежде заметил, что в иные минуты он как будто забывался; забывал, например, что он
не один в комнате, разговаривал сам с собою, жестикулировал руками. Тяжело было
смотреть на него.
— Это я, видишь, Ваня,
смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж
не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм!
Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете…
не княжеских детей! гм!
— А ты
не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души делает.
Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее,
посмотрела б на нее! Похудела она?
И говорю про это так откровенно, так прямо именно для того, чтоб ты никак
не мог ошибиться в словах моих, — прибавил он, воспаленными глазами
смотря на меня и, видимо, избегая испуганных взглядов жены.
— Николай Сергеич! Неужели вам
не жаль Анну Андреевну?
Посмотрите, что вы над ней делаете, — сказал я,
не в силах удержаться и почти с негодованием
смотря на него. Но я только к огню подлил масла.
Я едва верил глазам своим. Кровь бросилась в голову старика и залила его щеки; он вздрогнул. Анна Андреевна стояла, сложив руки, и с мольбою
смотрела на него. Лицо ее просияло светлою, радостною надеждою. Эта краска в лице, это смущение старика перед нами… да, она
не ошиблась, она понимала теперь, как пропал ее медальон!
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью
смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, —
смотрел и
не мог насмотреться, что, может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую
не хотел видеть и проклинал перед всеми.
Князь рассчитал, что все-таки полгода должны были взять свое, что Наташа уже
не имела для его сына прелести новизны и что теперь он уже
не такими глазами будет
смотреть на будущую свою невесту, как полгода назад.
— Я
смотрю теперь на твою улыбку, Наташа. Где ты взяла ее? У тебя прежде
не было такой.
—
Не понимаю, как я могла уйти тогда от них;я в горячке была, — проговорила она наконец,
смотря на меня таким взглядом, которым
не ждала ответа.
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все для него! Вся жизнь моя для него! Но знаешь, Ваня,
не могу я перенести, что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь, как здесь, бывало, сидел…
Смотрит ей прямо в глаза; он всегда так
смотрит; и в мысль ему
не приходит теперь, что я вот здесь… с тобой.
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только был виноват, я бы
не смел, кажется, и взглянуть на нее после этого!
Посмотрите,
посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять дней
не езжу! Есть слухи, что я у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой, ангел мой, ангел мой! Я
не виноват, и ты знай это! Я
не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
Мавра, вышедшая из кухни, стояла в дверях и с серьезным негодованием
смотрела на нас, досадуя, что
не досталось Алеше хорошей головомойки от Наташи, как ожидала она с наслаждением все эти пять дней, и что вместо того все так веселы.
Все, что уменьшил мне в наказание, за все эти полгода, все вчера додал;
смотрите сколько; я еще
не сосчитал.
Я, говорит, совершенно с тобой согласен, а вот поедем-ка к графу Наинскому, да
смотри, там этого ничего
не говори.
Вот выучил крестник!» Граф Наинский вошел: «Мими лапку дает!» На меня
смотрит чуть
не со слезами умиления.
Ведь
смотреть на него нужно только с этой точки,
не иначе, — вот он тотчас же и выйдет прав.
—
Не знаю, друг мой. И про это я тоже думал. Я
посмотрю… Увижу… так и решу. А что, Наташа, ведь у нас все теперь переменилось, —
не утерпел
не заговорить Алеша.
Мавра была в сильном волнении. Она все слышала, что говорил князь, все подслушала, но многого
не поняла. Ей бы хотелось угадать и расспросить. А покамест она
смотрела так серьезно, даже гордо. Она тоже догадывалась, что многое изменилось.
— Нельзя…
не знаю… приду, — прошептала она как бы в борьбе и раздумье. В эту минуту вдруг где-то ударили стенные часы. Она вздрогнула и, с невыразимой болезненной тоскою
смотря на меня, прошептала: — Это который час?
— Хорошо, я сказал уже, что
не пойду к тебе. Но чего ты боишься! Ты, верно, какая-то несчастная. Мне больно
смотреть на тебя…
Но я спешил и встал уходить. Она изумилась и чуть
не заплакала, что я ухожу, хотя все время, как я сидел,
не показывала мне никакой особенной нежности, напротив, даже была со мной как будто холоднее обыкновенного. Она горячо поцеловала меня и как-то долго
посмотрела мне в глаза.
А Жуберта-то и кричит ему, по-свойски то есть: «Трюма семьсот франков стоит (по-нашему четвертаков), разобьешь!» Он ухмыляется да на меня
смотрит; а я супротив сижу на канапе, и красота со мной, да
не такое рыло, как вот ефта-с, а с киксом, словом сказать-с.
Она
не отвечала, но долго-долго и пристально на меня
смотрела своими выразительными черными глазами.
И вчера и третьего дня, как приходила ко мне, она на иные мои вопросы
не проговаривала ни слова, а только начинала вдруг
смотреть мне в глаза своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость.
У меня был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова у меня были, дворник разом носил мне их дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На столе же приготовил мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и
смотрела на все с любопытством. Я спросил ее,
не хочет ли и она чего? Но она опять от меня отвернулась и ничего
не ответила.
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и
не хотела показать ему язык. На все вопросы его
не отвечала ни слова, но все время только пристально
смотрела на его огромный Станислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я
не почел за нужное ему рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная история.
— Кто это? — спросила она. Голос ее дрожал, но
смотрела она на меня все тем же пристальным и как будто надменным взглядом. Иначе я
не умею выразиться.
— И она теперь никогда
не придет сюда? — спросила Елена, пытливо
смотря на меня.
— Кто ж будет здесь пол мести? — отвечала она, выпрямляясь и прямо
смотря на меня. — Теперь я
не больна.
— Но я
не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься, что я буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты у меня даром живешь? И откуда ты взяла этот гадкий веник? У меня
не было веника, — прибавил я,
смотря на нее с удивлением.
И она с яростию накинулась на свое несчастное платьице. В один миг она изорвала его чуть
не в клочки. Когда она кончила, она была так бледна, что едва стояла на месте. Я с удивлением
смотрел на такое ожесточение. Она же
смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом, как будто и я был тоже в чем-нибудь виноват перед нею. Но я уже знал, что мне делать.
Я положил,
не откладывая, сегодня же утром купить ей новое платье. На это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой. Она
смотрела так, как будто никогда и
не видывала добрых людей. Если она уж раз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое, такое же платье, то с каким же ожесточением она должна была
смотреть на него теперь, когда оно напоминало ей такую ужасную недавнюю минуту.
— Вы, когда уходите,
не запирайте меня, — проговорила она,
смотря в сторону и пальчиком теребя на диване покромку, как будто бы вся была погружена в это занятие. — Я от вас никуда
не уйду.
— Ничего
не случилось! Все, все завтра узнаешь, а теперь я хочу быть одна. Слышишь, Ваня: уходи сейчас. Мне так тяжело, так тяжело
смотреть на тебя!
—
Смотри не гляди на нее и показывай вид, как будто мы говорим о постороннем. Это что у тебя за гостья такая сидит?
И старик в изумлении
посмотрел на нее еще раз. Елена, чувствуя, что про нее говорят, сидела молча, потупив голову и щипала пальчиками покромку дивана. Она уже успела надеть на себя новое платьице, которое вышло ей совершенно впору. Волосы ее были приглажены тщательнее обыкновенного, может быть, по поводу нового платья. Вообще если б
не странная дикость ее взгляда, то она была бы премиловидная девочка.
— Ну что
смотришь! Я ведь
не сошел с ума.
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем. Будьте уверены, что
не одни глаза
смотрят за этим делом, и, может быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль. Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам сказать, что весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту думать, что князь примет ваш вызов?
— Гм… хорошо, друг мой, пусть будет по-твоему! Я пережду, до известного времени, разумеется.
Посмотрим, что сделает время. Но вот что, друг мой: дай мне честное слово, что ни там, ни Анне Андреевне ты
не объявишь нашего разговора?