Неточные совпадения
Князь, однакоже,
был не из любезных, особенно с теми, в ком не нуждался и кого считал хоть немного ниже себя.
Князю нужен
был управитель, и выбор его пал на Николая Сергеича, отличнейшего хозяина и честнейшего человека, в чем, конечно, не могло
быть и малейшего сомнения.
Николай Сергеич
был в восторге; успехи
князя, слухи об его удачах, о его возвышении он принимал к сердцу, как будто дело шло о родном его брате.
Купеческая дочка, доставшаяся
князю, едва умела писать, не могла склеить двух слов,
была дурна лицом и имела только одно важное достоинство:
была добра и безответна.
Был тоже слух, что
князь решился удалить сына вовсе не за вину, а вследствие каких-то особенных, эгоистических соображений.
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого
князя, имел намерение употребить все недостатки его в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже
было тогда семнадцать лет) сумела влюбить в себя двадцатилетнего юношу; что и отец и мать этой любви покровительствовали, хотя и делали вид, что ничего не замечают; что хитрая и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека, не видавшего в целый год, ее стараниями, почти ни одной настоящей благородной девицы, которых так много зреет в почтенных домах соседних помещиков.
Разумеется, все это
были одни клеветы, как и оказалось впоследствии, но
князь поверил всему и при свидетелях назвал Николая Сергеича вором.
Но оскорбление с обеих сторон
было так сильно, что не оставалось и слова на мир, и раздраженный
князь употреблял все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то
есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Приметила тоже старушка, что и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня и как-то особенно взглядывает на меня и на дочь… и вдруг испугалась: все же я
был не граф, не
князь, не владетельный принц или по крайней мере коллежский советник из правоведов, молодой, в орденах и красивый собою!
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз до этой минуты; я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь — любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной жертвы всем, что
было для Наташи до сих пор самой полной святыней?
Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
Я знал, что у Анны Андреевны
была одна любимая, заветная мысль, что Алеша, которого она звала то злодеем, то бесчувственным, глупым мальчишкой, женится наконец на Наташе и что отец его,
князь Петр Александрович, ему это позволит.
Тогдашние намерения
князя женить сына на Катерине Федоровне Филимоновой, падчерице графини,
были еще только в проекте, но он сильно настаивал на этом проекте; он возил Алешу к будущей невесте, уговаривал его стараться ей понравиться, убеждал его и строгостями и резонами; но дело расстроилось из-за графини.
Князь рассчитал, что все-таки полгода должны
были взять свое, что Наташа уже не имела для его сына прелести новизны и что теперь он уже не такими глазами
будет смотреть на будущую свою невесту, как полгода назад.
Последний
был дядя, Семен Валковский, да тот только в Москве
был известен, да и то тем, что последние триста душ прожил, и если б отец не нажил сам денег, то его внуки, может
быть, сами бы землю пахали, как и
есть такие
князья.
— Да, он наш искренний друг, и мы должны
быть все вместе! — отвечала с глубоким чувством Наташа. Бедненькая! Она так и засияла от радости, когда увидела, что
князь не забыл подойти ко мне. Как она любила меня!
— Я встречал много поклонников вашего таланта, — продолжал
князь, — и знаю двух самых искренних ваших почитательниц. Им так приятно
будет узнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг, и ее падчерица, Катерина Федоровна Филимонова. Позвольте мне надеяться, что вы не откажете мне в удовольствии представить вас этим дамам.
Мавра
была в сильном волнении. Она все слышала, что говорил
князь, все подслушала, но многого не поняла. Ей бы хотелось угадать и расспросить. А покамест она смотрела так серьезно, даже гордо. Она тоже догадывалась, что многое изменилось.
Разыскивал я недавно одно дельце, для одного
князя, так я тебе скажу — такое дельце, что от этого
князя и ожидать нельзя
было.
— Дай бог так, Наташа. К тому же вот мое мнение, и окончательное: я все перебрал и вывел, что хоть
князь, может
быть, и иезуитничает, но соглашается он на ваш брак вправду и серьезно.
— Ну, да что тут еще объяснять! Сам понимаешь. Просто-запросто я вызываю
князя на дуэль, а тебя прошу устроить это дело и
быть моим секундантом.
Так и так, почтеннейший
князь, вы меня оскорбляли два года, вы позорили мое имя, честь моего семейства, и я должен
был все это переносить!
Князь вас обидел, публично заподозрил вас в низком побуждении обманом породниться с его княжеским домом, и вот вы теперь рассуждаете: если она сама откажет им теперь, после формального предложения с их стороны, то, разумеется, это
будет самым полным и явным опровержением прежней клеветы.
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем.
Будьте уверены, что не одни глаза смотрят за этим делом, и, может
быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль. Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам сказать, что весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту думать, что
князь примет ваш вызов?
Мне вообразилось, что это должен
быть князь; но вскоре я стал разуверяться.
Конечно, лестница
была узкая, грязная, крутая, никогда не освещенная; но таких ругательств, какие начались в третьем этаже, я бы никак не мог приписать
князю: взбиравшийся господин ругался, как извозчик.
У самой двери я нагнал моего незнакомца, и каково же
было мое изумление, когда я узнал в нем
князя.
Мы вошли к Наташе. В ее комнате не
было никаких особенных приготовлений; все
было по-старому. Впрочем, у нее всегда
было все так чисто и мило, что нечего
было и прибирать. Наташа встретила нас, стоя перед дверью. Я поражен
был болезненной худобой и чрезвычайной бледностью ее лица, хотя румянец и блеснул на одно мгновение на ее помертвевших щеках. Глаза
были лихорадочные. Она молча и торопливо протянула
князю руку, приметно суетясь и теряясь. На меня же она и не взглянула. Я стоял и ждал молча.
Я не понял, но спросить
было некогда. Наташа вышла к
князю с светлым лицом. Он все еще стоял со шляпой в руках. Она весело перед ним извинилась, взяла у него шляпу, сама придвинула ему стул, и мы втроем уселись кругом ее столика.
— Я начал о моем ветренике, — продолжал
князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог
быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
Я взглянул на Наташу. Она слушала
князя с легкой полунасмешливой улыбкой. Но он говорил так прямо, так натурально. Казалось, не
было возможности в чем-нибудь подозревать его.
— Как! Ни разу не
был? Позвольте, что вы говорите! — сказал
князь, по-видимому в чрезвычайном изумлении.
Последние же слова ее
князю о том, что он не может смотреть на их отношения серьезно, фраза об извинении по обязанности гостеприимства, ее обещание, в виде угрозы, доказать ему в этот же вечер, что она умеет говорить прямо, — все это
было до такой степени язвительно и немаскировано, что не
было возможности, чтоб
князь не понял всего этого.
Действительно, в передней послышался шум. Наташа вздрогнула и как будто к чему-то приготовилась.
Князь сидел с серьезною миною и ожидал, что-то
будет; он пристально следил за Наташей. Но дверь отворилась, и к нам влетел Алеша.
Он в восторге покрывал ее руки поцелуями, жадно смотрел на нее своими прекрасными глазами, как будто не мог наглядеться. Я взглянул на Наташу и по лицу ее угадал, что у нас
были одни мысли: он
был вполне невинен. Да и когда, как этот невинныймог бы сделаться виноватым? Яркий румянец прилил вдруг к бледным щекам Наташи, точно вся кровь, собравшаяся в ее сердце, отхлынула вдруг в голову. Глаза ее засверкали, и она гордо взглянула на
князя.
— Но если у тебя доставало времени бывать с утра до вечера у Катерины Федоровны… — начал
было князь.
Князь сидел молча и с какой-то торжествующе иронической улыбкой смотрел на Алешу. Точно он рад
был, что сын выказывает себя с такой легкомысленной и даже смешной точки зрения. Весь этот вечер я прилежно наблюдал его и совершенно убедился, что он вовсе не любит сына, хотя и говорили про слишком горячую отцовскую любовь его.
— И распорядителями этого миллиона, верно,
будут Левинька и Боринька и их вся компания? — спросил
князь.
Князь молча и с ядовитейшей насмешкой выслушал эту выходку; злость
была в лице его.
— Говори, говори, Алеша! — сказал
князь. — То, что ты предлагаешь нам, очень умно. Может
быть, с этого и надо
было начать, — прибавил он, взглянув на Наташу.
Я остолбенел от изумления. Я и ожидал, что в этот вечер случится какая-нибудь катастрофа. Но слишком резкая откровенность Наташи и нескрываемый презрительный тон ее слов изумили меня до последней крайности. Стало
быть, она действительно что-то знала, думал я, и безотлагательно решилась на разрыв. Может
быть, даже с нетерпением ждала
князя, чтобы разом все прямо в глаза ему высказать.
Князь слегка побледнел. Лицо Алеши изображало наивный страх и томительное ожидание.
Ее рыдания, кажется, очень помогли
князю: все увлечения Наташи в продолжение этого длинного объяснения, все резкости ее выходок против него, которыми уж из одного приличия надо
было обидеться, все это теперь, очевидно, можно
было свести на безумный порыв ревности, на оскорбленную любовь, даже на болезнь. Даже следовало выказать сочувствие…
— Успокойтесь, утешьтесь, Наталья Николаевна, — утешал
князь, — все это исступление, мечты, уединение… Вы так
были раздражены его легкомысленным поведением… Но ведь это только одно легкомыслие с его стороны. Самый главный факт, про который вы особенно упоминали, происшествие во вторник, скорей бы должно доказать вам всю безграничность его привязанности к вам, а вы, напротив, подумали…
— Довольно! — сказал
князь, — надо кончить эту тяжелую сцену. Этот слепой и яростный порыв ревности вне всяких границ рисует ваш характер совершенно в новом для меня виде. Я предупрежден. Мы поторопились, действительно поторопились. Вы даже и не замечаете, как оскорбили меня; для вас это ничего. Поторопились… поторопились… конечно, слово мое должно
быть свято, но… я отец и желаю счастья моему сыну…
— Все кончено! Все пропало! — сказала Наташа, судорожно сжав мою руку. — Он меня любит и никогда не разлюбит; но он и Катю любит и через несколько времени
будет любить ее больше меня. А эта ехидна
князь не
будет дремать, и тогда…
Ровно в двенадцать часов я
был у Маслобоева. К величайшему моему изумлению, первое лицо, которое я встретил, войдя к нему,
был князь. Он в передней надевал свое пальто, а Маслобоев суетливо помогал ему и подавал ему его трость. Он уж говорил мне о своем знакомстве с
князем, но все-таки эта встреча чрезвычайно изумила меня.
—
Князь! — вскричал Маслобоев, — этот
князь, брат, такая шельма, такой плут… ну! Я, брат, вот что тебе скажу: я хоть и сам плут, но из одного целомудрия не захотел бы
быть в его коже! Но довольно; молчок! Только это одно об нем и могу сказать.
— Да какую услугу? Слушай, Маслобоев, для чего ты не хочешь мне рассказать что-нибудь о
князе? Мне это нужно. Вот это
будет услуга.
— О
князе! гм… Ну, так и
быть, прямо скажу: я и выспрашиваю теперь тебя по поводу
князя.
Я рассудил, что в моих делах мне решительно нечего
было скрывать от Маслобоева. Дело Наташи
было не секретное; к тому же я мог ожидать для нее некоторой пользы от Маслобоева. Разумеется, в моем рассказе я, по возможности, обошел некоторые пункты. Маслобоев в особенности внимательно слушал все, что касалось
князя; во многих местах меня останавливал, многое вновь переспрашивал, так что я рассказал ему довольно подробно. Рассказ мой продолжался с полчаса.