Неточные совпадения
— Погодитт!
Выпейте одну рюмку кароши коньяк! — вскричал Миллер, видя, что загадочный гость порывается
уйти.
— Нет, Ваня, это уж
есть! Я
ушла от них и не знаю, что с ними
будет… не знаю, что
будет и со мною!
Я знала, отчего ты
ушел: ты не хотел нам мешать и
быть нам живым укором.
Так я мечтал и горевал, а между тем время
уходило. Наступала ночь. В этот вечер у меня
было условлено свидание с Наташей; она убедительно звала меня к себе запиской еще накануне. Я вскочил и стал собираться. Мне и без того хотелось вырваться поскорей из квартиры хоть куда-нибудь, хоть на дождь, на слякоть.
Через минуту я выбежал за ней в погоню, ужасно досадуя, что дал ей
уйти! Она так тихо вышла, что я не слыхал, как отворила она другую дверь на лестницу. С лестницы она еще не успела сойти, думал я, и остановился в сенях прислушаться. Но все
было тихо, и не слышно
было ничьих шагов. Только хлопнула где-то дверь в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
К тому же он и прежде почти никогда не выходил в вечернее время, а с тех пор, как
ушла Наташа, то
есть почти уже с полгода, сделался настоящим домоседом.
— Не понимаю, как я могла
уйти тогда от них;я в горячке
была, — проговорила она наконец, смотря на меня таким взглядом, которым не ждала ответа.
— А как я-то счастлив! Я более и более
буду узнавать вас! но… иду! И все-таки я не могу
уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с вами, и даже раз мы
были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив, как бы мне приятно
было возобновить с вами знакомство.
— Да, да, я тихонько
ушла! Пустите! Она
будет бить меня! — закричала она, видимо проговорившись и вырываясь из моих рук.
Но я спешил и встал
уходить. Она изумилась и чуть не заплакала, что я
ухожу, хотя все время, как я сидел, не показывала мне никакой особенной нежности, напротив, даже
была со мной как будто холоднее обыкновенного. Она горячо поцеловала меня и как-то долго посмотрела мне в глаза.
— Дайте мне знать, если надо
будет, — сказал он,
уходя. — А теперь нет опасности.
Что же касается до Анны Андреевны, то я совершенно не знал, как завтра отговорюсь перед нею. Я думал-думал и вдруг решился сбегать и туда и сюда. Все мое отсутствие могло продолжаться всего только два часа. Елена же спит и не услышит, как я схожу. Я вскочил, накинул пальто, взял фуражку, но только
было хотел
уйти, как вдруг Елена позвала меня. Я удивился: неужели ж она притворялась, что спит?
— Ну, и ступайте. А то целый год больна
буду, так вам целый год из дому не
уходить, — и она попробовала улыбнуться и как-то странно взглянула на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее сердце. Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря на всю ее нелюдимость и видимое ожесточение.
Она ждала меня с лихорадочным нетерпением и встретила упреками; сама же
была в страшном беспокойстве: Николай Сергеич сейчас после обеда
ушел со двора, а куда — неизвестно.
Я нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверял ей. Мне казалось, что она вдруг вздумает
уйти от меня. До времени я решился
быть осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.
— Вы, когда
уходите, не запирайте меня, — проговорила она, смотря в сторону и пальчиком теребя на диване покромку, как будто бы вся
была погружена в это занятие. — Я от вас никуда не
уйду.
Так и случилось. Она опять встретила меня недовольным, жестким взглядом. Надо
было тотчас же
уйти; а у меня ноги подкашивались.
— Знаешь что, Ваня, — сказала она, —
будь добр,
уйди от меня, ты мне очень мешаешь…
— Ничего не случилось! Все, все завтра узнаешь, а теперь я хочу
быть одна. Слышишь, Ваня:
уходи сейчас. Мне так тяжело, так тяжело смотреть на тебя!
— Гм! каков дед, такова и внучка. После все это мне расскажешь. Может
быть, можно
будет и помочь чем-нибудь, так чем-нибудь, коль уж она такая несчастная… Ну, а теперь нельзя ли, брат, ей сказать, чтоб она
ушла, потому что поговорить с тобой надо серьезно.
— А ведь Азорка-то
был прежде маменькин, — сказала вдруг Нелли, улыбаясь какому-то воспоминанию. — Дедушка очень любил прежде маменьку, и когда мамаша
ушла от него, у него и остался мамашин Азорка. Оттого-то он и любил так Азорку… Мамашу не простил, а когда собака умерла, так сам умер, — сурово прибавила Нелли, и улыбка исчезла с лица ее.
Нелли взглянула на меня и ничего не отвечала. Она, очевидно, знала, с кем
ушла ее мамаша и кто, вероятно,
был и ее отец. Ей
было тяжело даже и мне назвать его имя…
— Вы не ошиблись, — прервал я с нетерпением (я видел, что он
был из тех, которые, видя человека хоть капельку в своей власти, сейчас же дают ему это почувствовать. Я же
был в его власти; я не мог
уйти, не выслушав всего, что он намерен
был сказать, и он знал это очень хорошо. Его тон вдруг изменился и все больше и больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый). — Вы не ошиблись, князь: я именно за этим и приехал, иначе, право, не стал бы сидеть… так поздно.
На четвертый день ее болезни я весь вечер и даже далеко за полночь просидел у Наташи. Нам
было тогда о чем говорить.
Уходя же из дому, я сказал моей больной, что ворочусь очень скоро, на что и сам рассчитывал. Оставшись у Наташи почти нечаянно, я
был спокоен насчет Нелли: она оставалась не одна. С ней сидела Александра Семеновна, узнавшая от Маслобоева, зашедшего ко мне на минуту, что Нелли больна и я в больших хлопотах и один-одинехонек. Боже мой, как захлопотала добренькая Александра Семеновна...
Тотчас же она явилась у нас, привезя с собой на извозчике целый узел. Объявив с первого слова, что теперь и не
уйдет от меня, и приехала, чтоб помогать мне в хлопотах, она развязала узел. В нем
были сиропы, варенья для больной, цыплята и курица, в случае если больная начнет выздоравливать, яблоки для печенья, апельсины, киевские сухие варенья (на случай если доктор позволит), наконец, белье, простыни, салфетки, женские рубашки, бинты, компрессы — точно на целый лазарет.
Она плакала, обнимала и целовала его, целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее жить к себе; говорила, что не хочет и не может более жить со мной, потому и
ушла от меня; что ей тяжело; что она уже не
будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и
будет вести себя хорошо,
будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю свою речь дорогою, а может
быть, и раньше) и что, наконец,
будет послушна и хоть каждый день
будет принимать какие угодно порошки.
— Ваня! — сказала мне Наташа, взволнованная и измученная, когда они вышли, — ступай за ними и ты и… не приходи назад: у меня
будет Алеша до вечера, до восьми часов; а вечером ему нельзя, он
уйдет. Я останусь одна… Приходи часов в девять. Пожалуйста.
— Что же? Ждала я тебя теперь, Ваня, эти полчаса, как он
ушел, и как ты думаешь, о чем думала, о чем себя спрашивала? Спрашивала: любила я его иль не любила и что это такое
была наша любовь? Что, тебе смешно, Ваня, что я об этом только теперь себя спрашиваю?
Я решился бежать к доктору; надо
было захватить болезнь. Съездить же можно
было скоро; до двух часов мой старик немец обыкновенно сидел дома. Я побежал к нему, умоляя Мавру ни на минуту, ни на секунду не
уходить от Наташи и не пускать ее никуда. Бог мне помог: еще бы немного, и я бы не застал моего старика дома. Он встретился уже мне на улице, когда выходил из квартиры. Мигом я посадил его на моего извозчика, так что он еще не успел удивиться, и мы пустились обратно к Наташе.
— Непременно, я
уйду скоро, — отвечал он, — но я люблю вас, как дочь свою, и вы позволите мне посещать себя. Смотрите на меня теперь как на вашего отца и позвольте мне
быть вам полезным.
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя!
Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого
ушла от отца. Он сын того князя, который приезжал, помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом
была больна… Ты ведь знаешь его? Он злой человек!
Но когда он толкал меня, я ему сказала, что я на лестнице
буду сидеть и до тех пор не
уйду, покамест он денег не даст.
И дедушка сам сбирал вместе со мной, и сказал мне, что тут всего должно
быть семь гривен, и сам
ушел.
— Я, я
буду тебе мать теперь, Нелли, а ты мое дитя! Да, Нелли,
уйдем, бросим их всех, жестоких и злых! Пусть потешаются над людьми, бог, бог зачтет им… Пойдем, Нелли, пойдем отсюда, пойдем!..
А Николай Сергеич к тому же в город
ушел (к чаю-то
будет!); одна и бьюсь…
— Да; впрочем, место уж теперь без сомнения
будет; да и
уходить ему
было сегодня, кажется, незачем, — прибавила она в раздумье, — мог бы и завтра.
— Вот что, — сказал он мне,
уходя, — тут неподалеку
есть одна оранжерея; богатая оранжерея.
Решили, что я останусь ночевать. Старик обделал дело. Доктор и Маслобоев простились и
ушли. У Ихменевых ложились спать рано, в одиннадцать часов.
Уходя, Маслобоев
был в задумчивости и хотел мне что-то сказать, но отложил до другого раза. Когда же я, простясь с стариками, поднялся в свою светелку, то, к удивлению моему, увидел его опять. Он сидел в ожидании меня за столиком и перелистывал какую-то книгу.