Неточные совпадения
Казалось,
эти два существа целый день лежат где-нибудь мертвые и, как зайдет солнце, вдруг оживают единственно
для того, чтоб дойти до кондитерской Миллера и тем исполнить какую-то таинственную, никому не известную обязанность.
Неужели в самом деле я здесь только
для того, чтоб разглядывать
этого старика?» Досада взяла меня.
Впрочем, тотчас же спохватилась (я помню
это) и
для моего утешения сама принялась вспоминать про старое.
Каждый день создавал он
для меня новые карьеры и планы, и чего-чего не было в
этих планах!
Ну, лицо не лицо, —
это ведь не велика беда, лицо-то;
для меня и твое хорошо, и очень нравится…
Но не оттого закружилась у меня тогда голова и тосковало сердце так, что я десять раз подходил к их дверям и десять раз возвращался назад, прежде чем вошел, — не оттого, что не удалась мне моя карьера и что не было у меня еще ни славы, ни денег; не оттого, что я еще не какой-нибудь «атташе» и далеко было до того, чтоб меня послали
для поправления здоровья в Италию; а оттого, что можно прожить десять лет в один год, и прожила в
этот год десять лет и моя Наташа.
Я знал, что их очень озабочивает в
эту минуту процесс с князем Валковским, повернувшийся
для них не совсем хорошо, и что у них случились еще новые неприятности, расстроившие Николая Сергеича до болезни.
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех
для него губишь? Что ж
это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз до
этой минуты; я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем, как
этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь — любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной жертвы всем, что было
для Наташи до сих пор самой полной святыней? Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
Ты спасение мое: я тотчас же на тебя понадеялась, что ты сумеешь им так передать, что по крайней мере
этот первый-то ужас смягчишь
для них.
Смейтесь, смейтесь, поправляйте меня; ведь
это для нее же вы сделаете, а вы ее любите.
Это был
для меня вечер неожиданных встреч.
— Да,
это хорошо! — машинально повторил он минут через пять, как бы очнувшись после глубокой задумчивости. — Гм… видишь, Ваня, ты
для нас был всегда как бы родным сыном; бог не благословил нас с Анной Андреевной… сыном… и послал нам тебя; я так всегда думал. Старуха тоже… да! и ты всегда вел себя с нами почтительно, нежно, как родной, благодарный сын. Да благословит тебя бог за
это, Ваня, как и мы оба, старики, благословляем и любим тебя… да!
Мне что девочка? и не нужна; так,
для утехи… чтоб голос чей-нибудь детский слышать… а впрочем, по правде, я ведь
для старухи
это делаю; ей же веселее будет, чем с одним со мной.
Анна Андреевна не осмеливалась даже намекать о ней ясно при муже, хотя
это было
для нее очень тяжело.
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная?
Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит, так
это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
Он говорил про свой процесс с князем;
этот процесс все еще тянулся, но принимал самое худое направление
для Николая Сергеича. Я молчал, не зная, что ему отвечать. Он подозрительно взглянул на меня.
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки
для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна?
Этого ли хочешь?
И говорю про
это так откровенно, так прямо именно
для того, чтоб ты никак не мог ошибиться в словах моих, — прибавил он, воспаленными глазами смотря на меня и, видимо, избегая испуганных взглядов жены.
Чувствительный и проницательный сердцем, Алеша, иногда целую неделю обдумывавший с наслаждением, как бы ей что подарить и как-то она примет подарок, делавший из
этого для себя настоящие праздники, с восторгом сообщавший мне заранее свои ожидания и мечты, впадал в уныние от ее журьбы и слез, так что его становилось жалко, а впоследствии между ними бывали из-за подарков упреки, огорчения и ссоры.
Если я люблю его, то должна всем
для него пожертвовать, должна доказать ему любовь мою,
это долг!
Бедный отец должен перед ним чуть не спину гнуть; я понимаю, что все
это для меня, да мне-то ничего не нужно.
Завтра я опять к княгине, но отец все-таки благороднейший человек — не думайте чего-нибудь, и хоть отдаляет меня от тебя, Наташа, но
это потому, что он ослеплен, потому что ему миллионов Катиных хочется, а у тебя их нет; и хочет он их
для одного меня, и только по незнанию несправедлив к тебе.
Мачеху не любит — я догадался об
этом;
это сама графиня распускает,
для каких-то целей, что падчерица ее ужасно любит; все
это неправда...
Я рассказал ей всю нашу историю: как ты бросила
для меня свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и что теперь мы прибегаем к ней (я и от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе, что не хочет идти за меня, что в
этом все наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда.
Идеи его странны, неустойчивы, иногда нелепы; но желания, влечения, но сердце — лучше, а
это фундамент
для всего; и все
это лучшее в нем — бесспорно от вас.
Меня влекло сюда, в такой час, не одно
это… я пришел сюда… (и он почтительно и с некоторою торжественностью приподнялся с своего места) я пришел сюда
для того, чтоб стать вашим другом!
— Виноват, забыл. Но, уверяю вас, в
этот раз не забуду.
Этот вечер
для меня особенно памятен.
Разыскивал я недавно одно дельце,
для одного князя, так я тебе скажу — такое дельце, что от
этого князя и ожидать нельзя было.
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и не слушала. Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» — спросил я. «Нового ничего», — отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас догадался, что новое у ней есть и что она
для того и ждала меня, чтоб рассказать
это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда я буду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.
В назначенное время я сходил за лекарством и вместе с тем в знакомый трактир, в котором я иногда обедал и где мне верили в долг. В
этот раз, выходя из дому, я захватил с собой судки и взял в трактире порцию супу из курицы
для Елены. Но она не хотела есть, и суп до времени остался в печке.
— Куда вы хотите отдать меня? — спросила она, когда я к ней подошел. Вообще она задавала свои вопросы как-то вдруг, совсем
для меня неожиданно. В
этот раз я даже не сейчас ее понял.
— Но я не
для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься, что я буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты у меня даром живешь? И откуда ты взяла
этот гадкий веник? У меня не было веника, — прибавил я, смотря на нее с удивлением.
— Ваня, — отвечал он, — ты знаешь, что я не позволяю никому в разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но
для теперешнего раза делаю исключение, потому что ты своим ясным умом тотчас же догадался, что обойти
этот пункт невозможно. Да, у меня есть другая цель.
Эта цель: спасти мою погибшую дочь и избавить ее от пагубного пути, на который ставят ее теперь последние обстоятельства.
— А плевать на все светские мнения, вот как она должна думать! Она должна сознать, что главнейший позор заключается
для нее в
этом браке, именно в связи с
этими подлыми людьми, с
этим жалким светом. Благородная гордость — вот ответ ее свету. Тогда, может быть, и я соглашусь протянуть ей руку, и увидим, кто тогда осмелится опозорить дитя мое!
Стоя у стола, я машинально развернул вчерашние книги, взятые мною
для компиляции, и мало-помалу завлекся чтением. Со мной
это часто случается: подойду, разверну книгу на минутку справиться и зачитаюсь так, что забуду все.
— И вы вправду не знали, что он у меня во все
эти дни ни разу не был? — спросила Наташа тихим и спокойным голосом, как будто говоря о самом обыкновенном
для нее происшествии.
Наташа с беспокойством оглядела нас. Она боялась за Алешу. Ему часто случалось очень невыгодно
для себя увлекаться в разговоре, и она знала
это. Ей не хотелось, чтоб Алеша выказал себя с смешной стороны перед нами и особенно перед отцом.
Право, как будто ты сам не веришь в то, что
для нас предназначаешь; как будто смотришь на все
это как на шутку, на забавную выдумку, на какой-то смешной водевиль…
Знаешь ли ты, Алеша, что я застал Наталью Николаевну среди таких страданий, что понятно, в какой ад ты обратил
для нее
эти четыре дня, которые, напротив, должны бы быть лучшими днями ее жизни.
— Ну, так
для того-то, чтобы добыть
эти деньги, чтобы добиться всех
этих успехов, которые у вас ускользали из рук, вы и приезжали сюда во вторник и выдумали
это сватовство, считая, что
эта шутка вам поможет поймать то, что от вас ускользало.
— Только-то?
Это все доказательства? Но подумайте, исступленная вы женщина:
этой выходкой (как вы называете мое предложение во вторник) я слишком себя связывал.
Это было бы слишком легкомысленно
для меня.
— Довольно! — сказал князь, — надо кончить
эту тяжелую сцену.
Этот слепой и яростный порыв ревности вне всяких границ рисует ваш характер совершенно в новом
для меня виде. Я предупрежден. Мы поторопились, действительно поторопились. Вы даже и не замечаете, как оскорбили меня;
для вас
это ничего. Поторопились… поторопились… конечно, слово мое должно быть свято, но… я отец и желаю счастья моему сыну…
— То есть, может быть, вы хотите воскресить в нем все прежние беспокойства, чувство долга, всю «тоску по своим обязанностям» (как вы сами давеча выразились),
для того чтоб
этим снова привязать его к себе по-старому.
Он выдумал
это сватовство и
для того еще, чтоб втереться между нами своим влиянием и очаровать Алешу благородством и великодушием.
— О мамаше… о Бубновой… о дедушке. Он сидел часа два. Нелли как будто не хотелось рассказывать, об чем они говорили. Я не расспрашивал, надеясь узнать все от Маслобоева. Мне показалось только, что Маслобоев нарочно заходил без меня, чтоб застать Нелли одну. «
Для чего ему
это?» — подумал я.
Странен был
для меня и Алеша: он любил ее не меньше, чем прежде, даже, может быть, и сильнее, мучительнее, от раскаяния и благодарности. Но в то же время новая любовь крепко вселялась в его сердце. Чем
это кончится — невозможно было предвидеть. Мне самому ужасно любопытно было посмотреть на Катю. Я снова обещал Наташе познакомиться с нею.
— И
это все
для одного меня?
— И
для Александры Семеновны. Все
это ей угодно было так сочинить.
— Да что такое?
Для чего тебе
это знать? Ты так торжественно спрашиваешь…