Неточные совпадения
Кстати: мне всегда приятнее было обдумывать
мои сочинения и мечтать, как они у меня напишутся, чем в самом
деле писать их, и, право, это было не от лености.
Один механизм письма чего стоит: он успокоит, расхолодит, расшевелит во мне прежние авторские привычки, обратит
мои воспоминания и больные мечты в
дело, в занятие…
Старик уже отбросил все мечты о высоком: «С первого шага видно, что далеко кулику до Петрова
дня; так себе, просто рассказец; зато сердце захватывает, — говорил он, — зато становится понятно и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек и называется брат
мой!» Наташа слушала, плакала и под столом, украдкой, крепко пожимала
мою руку.
В ясный сентябрьский
день, перед вечером, вошел я к
моим старикам больной, с замиранием в душе и упал на стул чуть не в обмороке, так что даже они перепугались, на меня глядя.
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роковой
день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще только год тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала
мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
— Наташенька, деточка
моя, дочка
моя, милочка, что с тобою! — вскричал он наконец, и слезы градом хлынули из глаз его. — Отчего ты тоскуешь? Отчего плачешь и
день и ночь? Ведь я все вижу; я ночей не сплю, встаю и слушаю у твоей комнаты!.. Скажи мне все, Наташа, откройся мне во всем, старику, и мы…
— До романов ли, до меня ли теперь, Наташа! Да и что
мои дела! Ничего; так себе, да и бог с ними! А вот что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб ты шла к нему?
Все это утро я возился с своими бумагами, разбирая их и приводя в порядок. За неимением портфеля я перевез их в подушечной наволочке; все это скомкалось и перемешалось. Потом я засел писать. Я все еще писал тогда
мой большой роман; но
дело опять повалилось из рук; не тем была полна голова…
(Я ведь согрешила, да ее раз на кофей и позвала, когда
мой на все утро по
делам уезжал.)
— А что ж! — подхватил он вдруг, как будто раздраженный нашим молчанием, — чем скорей, тем лучше. Подлецом меня не сделают, хоть и решат, что я должен заплатить. Со мной
моя совесть, и пусть решают. По крайней мере
дело кончено; развяжут, разорят… Брошу все и уеду в Сибирь.
По этому
делу выходит теперь, что я вор, что я обманщик, что я обокрал
моего благодетеля!..
С первого детства
моего до самого последнего
дня он приходил к
моей кровати и крестил меня на ночь.
За три
дня до
моего ухода он приметил, что я грустна, тотчас же и сам загрустил до болезни, и — как ты думаешь? — чтоб развеселить меня, он придумал взять билет в театр!..
— О боже
мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только был виноват, я бы не смел, кажется, и взглянуть на нее после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять
дней не езжу! Есть слухи, что я у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик
мой, ангел
мой, ангел
мой! Я не виноват, и ты знай это! Я не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я буду рассказывать все, что было, все, что есть, и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья
мои, вы хотите знать, где я был эти пять
дней, — это-то я и хочу рассказать; а вы мне не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал, и это-то и есть самое главное.
В письме он прямо и просто — и заметьте себе, таким серьезным тоном, что я даже испугался, — объявлял мне, что
дело о
моем сватовстве уже кончилось, что невеста
моя совершенство; что я, разумеется, ее не стою, но что все-таки непременно должен на ней жениться.
— А господь его знает, совсем и не разберешь, как он решил; а я вовсе не болтун, я
дело говорю: он даже и не решал, а только на все
мои рассуждения улыбался, но такой улыбкой, как будто ему жалко меня.
Дело в том, что княгиня, за все ее заграничные штуки, пожалуй, еще ее и не примет, а княгиня не примет, так и другие, пожалуй, не примут; так вот и удобный случай — сватовство
мое с Катей.
Катя только слушается ее беспрекословно и как будто уговорилась с ней в этом; четыре
дня тому назад, после всех
моих наблюдений, я решился исполнить
мое намерение и сегодня вечером исполнил его.
—
Мой приход к вам в такой час и без доклада — странен и вне принятых правил; но я надеюсь, вы поверите, что, по крайней мере, я в состоянии сознать всю эксцентричность
моего поступка. Я знаю тоже, с кем имею
дело; знаю, что вы проницательны и великодушны. Подарите мне только десять минут, и я надеюсь, вы сами меня поймете и оправдаете.
Но теперешняя поспешность
моя, может быть, покажет вам, как горячо и, главное, как искренно я берусь за это
дело.
Сегодня вечером я получил письмо, до того для меня важное (требующее немедленного
моего участия в одном
деле), что никаким образом я не могу избежать его.
— Если только двадцать минут, то идет; потому, душа
моя, ей-богу,
дело…
Дело же
мое больше по подноготной части… понимаешь?
И вчера и третьего
дня, как приходила ко мне, она на иные
мои вопросы не проговаривала ни слова, а только начинала вдруг смотреть мне в глаза своим длинным, упорным взглядом, в котором вместе с недоумением и диким любопытством была еще какая-то странная гордость.
У меня был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова у меня были, дворник разом носил мне их
дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На столе же приготовил
мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и смотрела на все с любопытством. Я спросил ее, не хочет ли и она чего? Но она опять от меня отвернулась и ничего не ответила.
Я поспешил ее обнадежить. Она замолчала, взяла было своими горячими пальчиками
мою руку, но тотчас же отбросила ее, как будто опомнившись. «Не может быть, чтоб она в самом
деле чувствовала ко мне такое отвращение, — подумал я. — Это ее манера, или… или просто бедняжка видела столько горя, что уж не доверяет никому на свете».
Наконец она и в самом
деле заснула и, к величайшему
моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только могла, не зная, в чем
дело, рассердиться на меня за то, что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена
моим невниманием именно в такое время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь
дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и — странное
дело, мне показалось, что она вовсе не так была мне в этот раз рада, как вчера и вообще в другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На
мой вопрос: был ли сегодня Алеша? — она отвечала: разумеется, был, но недолго. Обещался сегодня вечером быть, — прибавила она, как бы в раздумье.
В ответ на ее вопрос о
моих делах я рассказал ей всю историю Елены, со всеми подробностями. Ее чрезвычайно заинтересовал и даже поразил
мой рассказ.
— Прощай. — Она подала мне руку как-то небрежно и отвернулась от
моего последнего прощального взгляда. Я вышел от нее несколько удивленный. «А впрочем, — подумал я, — есть же ей об чем и задуматься.
Дела не шуточные. А завтра все первая же мне и расскажет».
Голова
моя болела и кружилась все более и более. Свежий воздух не принес мне ни малейшей пользы. Между тем надо было идти к Наташе. Беспокойство
мое об ней не уменьшалось со вчерашнего
дня, напротив — возрастало все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотился к ней.
— Ну, да что тут еще объяснять! Сам понимаешь. Просто-запросто я вызываю князя на дуэль, а тебя прошу устроить это
дело и быть
моим секундантом.
— Я начал о
моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты после четырех
дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только в том, что уехал на другой
день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше, да и Алеша не ветреничал бы под
моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
Наташа, голубчик, здравствуй, ангел ты
мой! — говорил он, усаживаясь подле нее и жадно целуя ее руку, — тосковал-то я по тебе в эти
дни!
— Но где же… ты был… столько
дней? — проговорила она сдержанным и прерывающимся голосом. Она тяжело и неровно дышала. Боже
мой, как она любила его!
— Нет, душа
моя, не рассчитывай. В половину девятого — и прощай.
Дело есть; я дал слово…
Я рассудил, что в
моих делах мне решительно нечего было скрывать от Маслобоева.
Дело Наташи было не секретное; к тому же я мог ожидать для нее некоторой пользы от Маслобоева. Разумеется, в
моем рассказе я, по возможности, обошел некоторые пункты. Маслобоев в особенности внимательно слушал все, что касалось князя; во многих местах меня останавливал, многое вновь переспрашивал, так что я рассказал ему довольно подробно. Рассказ
мой продолжался с полчаса.
— Не знаю, князь, — отвечал я как можно простодушнее, — в чем другом, то есть что касается Натальи Николаевны, я готов сообщить вам необходимые для вас и для нас всех сведения, но в этом
деле вы, конечно, знаете больше
моего.
— Нет, нет, конечно, меньше. Вы с ними знакомы, и, может быть, даже сама Наталья Николаевна вам не раз передавала свои мысли на этот счет; а это для меня главное руководство. Вы можете мне много помочь;
дело же крайне затруднительное. Я готов уступить и даже непременно положил уступить, как бы ни кончились все прочие
дела; вы понимаете? Но как, в каком виде сделать эту уступку, вот в чем вопрос? Старик горд, упрям; пожалуй, меня же обидит за
мое же добродушие и швырнет мне эти деньги назад.
— Разумеется, считаю
моими, — отвечал он, несколько пикированный
моею бесцеремонностью, — впрочем, вы, кажется, не знаете всей сущности этого
дела.
— Гм… вы слишком пылки, и на свете некоторые
дела не так делаются, как вы воображаете, — спокойно заметил князь на
мое восклицание. — Я, впрочем, думаю, что об этом могла бы отчасти решить Наталья Николаевна; вы ей передайте это. Она могла бы посоветовать.
Не могу удержаться от странного и, может быть, совершенно не идущего к
делу замечания. Из трехчасового
моего разговора с Катей я вынес, между прочим, какое-то странное, но вместе с тем глубокое убеждение, что она до того еще вполне ребенок, что совершенно не знает всей тайны отношений мужчины и женщины. Это придавало необыкновенную комичность некоторым ее рассуждениям и вообще серьезному тону, с которым она говорила о многих очень важных вещах…
То есть заплачу за тебя; я уверен, что он прибавил это нарочно. Я позволил везти себя, но в ресторане решился платить за себя сам. Мы приехали. Князь взял особую комнату и со вкусом и знанием
дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было не по
моему карману. Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту. Князь взбунтовался.
Я вас понимаю с полуслова, mon ami [друг
мой (франц.)], но вы и не подозреваете, как близко мы коснемся к
делу, если заговорим теперь об вас и если, разумеется, вы меня не прервете.
— А следственно, вам нечего и говорить о
моих делах. Неужели я вас должен, князь, учить деликатности.
— О нет,
мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья. Одним словом, я хочу уладить все
дело. Но оставим на время все
дело,а вы меня дослушайте до конца, постарайтесь не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как вы думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю о постороннем;что ж вы на меня с таким удивлением смотрите?
Он замолчал и пытливо, с той же злобой смотрел на меня, придерживая
мою руку своей рукой, как бы боясь, чтоб я не ушел. Я уверен, что в эту минуту он соображал и доискивался, откуда я могу знать это
дело, почти никому не известное, и нет ли во всем этом какой-нибудь опасности? Так продолжалось с минуту; но вдруг лицо его быстро изменилось; прежнее насмешливое, пьяно-веселое выражение появилось снова в его глазах. Он захохотал.
Ну-с, наконец, третья причина
моих с вами откровенностей это… (да ведь вы угадали же,
мой милый), да, мне действительно хотелось поплевать немножко на все это
дело, и поплевать именно в ваших глазах.