Неточные совпадения
В то время, именно год назад, я
еще сотрудничал по журналам, писал статейки и твердо верил, что мне удастся написать какую-нибудь большую, хорошую вещь. Я сидел тогда за большим романом; но дело все-таки кончилось тем, что я —
вот засел теперь в больнице и, кажется, скоро умру. А коли скоро умру, то к чему бы, кажется, и писать записки?
Тогда за каждым кустом, за каждым деревом как будто
еще кто-то жил, для нас таинственный и неведомый; сказочный мир сливался с действительным; и, когда, бывало, в глубоких долинах густел вечерний пар и седыми извилистыми космами цеплялся за кустарник, лепившийся по каменистым ребрам нашего большого оврага, мы с Наташей, на берегу, держась за руки, с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали, что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана с овражьего дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой.
— Знаешь, Ваня? — продолжал старик, увлекаясь все более и более, — это хоть не служба, зато все-таки карьера. Прочтут и высокие лица.
Вот ты говорил, Гоголь вспоможение ежегодное получает и за границу послан. А что, если б и ты? А? Или
еще рано? Надо
еще что-нибудь сочинить? Так сочиняй, брат, сочиняй поскорее! Не засыпай на лаврах. Чего глядеть-то!
— Или
вот, например, табакерку дадут… Что ж? На милость ведь нет образца. Поощрить захотят. А кто знает, может и ко двору попадешь, — прибавил он полушепотом и с значительным видом, прищурив свой левый глаз, — или нет? Или
еще рано ко двору-то?
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну, не гений, как об тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (я
еще вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там тебя худо третируют: ну да ведь это что ж за газета!).
Он
вот поклянется тебе, да в тот же день, так же правдиво и искренно, другому отдастся; да
еще сам первый к тебе придет рассказать об этом.
Вот видите, я и сам
еще не хорошо знаю и, по правде, ничего
еще там не устроил.
Проклятия-то я
еще от него не слыхала… так
вот и боюсь, чтоб проклятия не наложил.
Так
вот и выходит, что мы-то, Ихменевы-то,
еще при Иване Васильевиче Грозном дворянами были, а что мой род, Шумиловых,
еще при Алексее Михайловиче известен был, и документы есть у нас, и в истории Карамзина упомянуто.
— Прежнее детское простодушие, правда, в ней
еще есть… Но когда ты улыбаешься, точно в то же время у тебя как-нибудь сильно заболит на сердце.
Вот ты похудела, Наташа, а волосы твои стали как будто гуще… Что это у тебя за платье? Это
еще у них было сделано?
— Ничего не знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я был всегда откровенен. Впрочем, я
вот что
еще думаю: может быть, он вовсе не влюблен в падчерицу графини так сильно, как мы думаем. Так, увлечение…
— Совсем не утаил! — перебила Наташа, —
вот чем хвалится! А выходит, что все тотчас же нам рассказал. Я
еще помню, как ты вдруг сделался такой послушный, такой нежный и не отходил от меня, точно провинился в чем-нибудь, и все письмо нам по отрывкам и рассказал.
Дело в том, что княгиня, за все ее заграничные штуки, пожалуй,
еще ее и не примет, а княгиня не примет, так и другие, пожалуй, не примут; так
вот и удобный случай — сватовство мое с Катей.
И потому графиня, которая прежде была против сватовства, страшно обрадовалась сегодня моему успеху у княгини, но это в сторону, а
вот что главное: Катерину Федоровну я знал
еще с прошлого года; но ведь я был тогда
еще мальчиком и ничего не мог понимать, а потому ничего и не разглядел тогда в ней…
Так
вот этот Митрошка на пузана крепко зубы точит, потому у Митрошки теперь тонко, а пузан у него Сизобрюхова отбил, прежнего приятеля, с которого он не успел
еще шерсточку обстричь.
— Конфет? Что ж, это очень мило и простодушно. Ах, какие вы оба!
Вот уж и пошли теперь наблюдать друг за другом, шпионить, лица друг у друга изучать, тайные мысли на них читать (а ничего-то вы в них и не понимаете!).
Еще он ничего. Он веселый и школьник по-прежнему. А ты-то, ты-то!
— Да ты не извиняйся, а приглашай гостей. С тобой погулять приехали.
Вот привел
еще гостя: приятель! — Маслобоев указал на меня.
—
Вот и я! — дружески и весело заговорил князь, — только несколько часов как воротился. Все это время вы не выходили из моего ума (он нежно поцеловал ее руку), — и сколько, сколько я передумал о вас! Сколько выдумал вам сказать, передать… Ну, да мы наговоримся! Во-первых, мой ветрогон, которого, я вижу,
еще здесь нет…
— Мы
еще поговорим об этом, — сказал он решительно, — а покамест… а впрочем, я сам к тебе приду,
вот только немножко поправлюсь здоровьем. Тогда и решим.
— Да вы, может быть, побрезгаете, что он
вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж вас как любит! Он про вас мне и день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я
еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь
вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
Теперь же, когда
еще ничего не решено, у вас один только путь: признаться в несправедливости вашего иска и признаться открыто, а если надо, так и публично, —
вот мое мнение; говорю вам прямо, потому что вы же сами спрашивали моего мнения и, вероятно, не желали, чтоб я с вами хитрил.
— Ну,
вот видите, ну хоть бы этот миллион, уж они так болтают о нем, что уж и несносно становится. Я, конечно, с радостию пожертвую на все полезное, к чему ведь такие огромные деньги, не правда ли? Но ведь когда
еще я его пожертвую; а они уж там теперь делят, рассуждают, кричат, спорят: куда лучше употребить его, даже ссорятся из-за этого, — так что уж это и странно. Слишком торопятся. Но все-таки они такие искренние и… умные. Учатся. Это все же лучше, чем как другие живут. Ведь так?
— Ах, боже мой,
вот вы и обиделись. Впрочем, сами же вы позволили мне говорить с вами дружелюбно. Но, виноват, я ничем
еще не заслужил вашей дружбы. Вино порядочное. Попробуйте.
— Гм! Ирритация [здесь: досадно]. Прежние большие несчастия (я подробно и откровенно рассказал доктору многое из истории Нелли, и рассказ мой очень поразил его), все это в связи, и
вот от этого и болезнь. Покамест единственное средство — принимать порошки, и она должна принять порошок. Я пойду и
еще раз постараюсь внушить ей ее обязанность слушаться медицинских советов и… то есть говоря вообще… принимать порошки.
Мы вышли, и Александра Семеновна наскоро рассказала мне, в чем дело. Потом я узнал
еще более подробностей.
Вот как это было.
Так он должен был думать, заключил я мое мнение, и
вот почему не докончил письма, и, может быть, из всего этого произойдут
еще новые оскорбления, которые
еще сильнее почувствуются, чем первые, и, кто знает, примирение, может быть,
еще надолго отложится…
— Гром-то как рано в эту весну, — сказал старик. — А
вот в тридцать седьмом году, помню, в наших местах был
еще раньше.
—
Вот в последний день, перед тем как ей умереть, перед вечером, мамаша подозвала меня к себе, взяла меня за руку и сказала: «Я сегодня умру, Нелли», хотела было
еще говорить, но уж не могла.
«Ну,
вот человек, — думаю я про себя, — сколачивал бы себе деньги да сколачивал; нет, ему
еще нужно славы, литературной славы, славы хорошего издателя, критика!»
Да!
вот что
еще, дружище: куда ты теперь?
Стою перед ним, как оплеванный; он говорит: я вам, Маслобоев, за ваши прежние труды
еще не заплатил (а за прежние он давно заплатил сто пятьдесят рублей, по условию), ну, так
вот я еду; тут две тысячи, и потому, надеюсь, все нашедело совершенно теперь кончено.
— Да тебе-то какое дело, для чьей выгоды я буду стараться, блаженный ты человек? Только бы сделать —
вот что главное! Конечно, главное для сиротки, это и человеколюбие велит. Но ты, Ванюша, не осуждай меня безвозвратно, если я и об себе позабочусь. Я человек бедный, а он бедных людей не смей обижать. Он у меня мое отнимает, да
еще и надул, подлец, вдобавок. Так я, по-твоему, такому мошеннику должен в зубы смотреть? Морген-фри!
Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что
вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете
еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Это бы
еще ничего, — инкогнито проклятое! Вдруг заглянет: «А, вы здесь, голубчик! А кто, скажет, здесь судья?» — «Ляпкин-Тяпкин». — «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! А кто попечитель богоугодных заведений?» — «Земляника». — «А подать сюда Землянику!»
Вот что худо!
Мишка. Да для вас, дядюшка,
еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать, а
вот как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого
еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так
вот и тянет! В одном ухе так
вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Аммос Федорович (в сторону).
Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом!
Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого
еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор
еще не генералы.