Неточные совпадения
Я не мистик; в предчувствия и гаданья почти не верю; однако со мною, как,
может быть, и со всеми, случилось в жизни несколько происшествий, довольно необъяснимых. Например, хоть этот старик: почему при тогдашней моей встрече с ним, я тотчас почувствовал, что в тот же вечер со мной случится что-то не совсем обыденное? Впрочем, я
был болен;
а болезненные ощущения почти всегда бывают обманчивы.
Во-первых, с виду она
была так стара, как не бывают никакие собаки,
а во-вторых, отчего же мне, с первого раза, как я ее увидал, тотчас же пришло в голову, что эта собака не
может быть такая, как все собаки; что она — собака необыкновенная; что в ней непременно должно
быть что-то фантастическое, заколдованное; что это,
может быть, какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде и что судьба ее какими-то таинственными, неведомыми путами соединена с судьбою ее хозяина.
«
А кто знает, — думал я, —
может быть, кто-нибудь и наведается о старике!» Впрочем, прошло уже пять дней, как он умер,
а еще никто не приходил.
Я вот теперь защищаю его перед тобой;
а он,
может быть, в эту же минуту с другою и смеется про себя…
а я, я, низкая, бросила все и хожу по улицам, ищу его…
— Обещал, все обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не знает, что делает. Он,
может быть, как и венчаются-то, не знает. И какой он муж! Смешно, право.
А женится, так несчастлив
будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам,
а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив
будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
— Он,
может быть, и совсем не придет, — проговорила она с горькой усмешкой. — Третьего дня он писал, что если я не дам ему слова прийти, то он поневоле должен отложить свое решение — ехать и обвенчаться со мною;
а отец увезет его к невесте. И так просто, так натурально написал, как будто это и совсем ничего… Что если он и вправду поехал к ней,Ваня?
Даже самый эгоизм
был в нем как-то привлекателен, именно потому,
может быть, что
был откровенен,
а не скрыт.
Все это привидение чрезвычайно ярко и отчетливо нарисовалось внезапно в моем воображении,
а вместе с тем вдруг установилась во мне самая полная, самая неотразимая уверенность, что все это непременно, неминуемо случится, что это уж и случилось, но только я не вижу, потому что стою задом к двери, и что именно в это самое мгновение,
может быть, уже отворяется дверь.
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался внимательнее. Узнав, что новая моя квартира сыра и,
может быть, еще хуже прежней,
а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист и нетерпелив. Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в такие минуты, да и то не всегда.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не
могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов.
А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно
быть, там в углу у ней еще сидят сироты,
а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной;
а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы
мог, даже,
может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала!
А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и,
может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не
мог насмотреться, что,
может быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому,
а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотел видеть и проклинал перед всеми.
Между нами уже давно
было условлено, чтоб она ставила свечку на окно, если ей очень и непременно надо меня видеть, так что если мне случалось проходить близко (
а это случалось почти каждый вечер), то я все-таки, по необыкновенному свету в окне,
мог догадаться, что меня ждут и что я ей нужен.
— Половина одиннадцатого! Я и
был там… Но я сказался больным и уехал и — это первый, первый раз в эти пять дней, что я свободен, что я
был в состоянии урваться от них, и приехал к тебе, Наташа. То
есть я
мог и прежде приехать, но я нарочно не ехал!
А почему? ты сейчас узнаешь, объясню; я затем и приехал, чтоб объяснить; только, ей-богу, в этот раз я ни в чем перед тобой не виноват, ни в чем! Ни в чем!
— Не
может быть, главного, наверно, не рассказал.
Может быть, вы оба угадали что-нибудь, это уж ваше дело,
а я не рассказывал. Я скрыл и ужасно страдал.
А наконец (почему же не сказать откровенно!), вот что, Наташа, да и вы тоже, Иван Петрович, я,
может быть, действительно иногда очень, очень нерассудителен; ну, да, положим даже (ведь иногда и это бывало), просто глуп.
И потому графиня, которая прежде
была против сватовства, страшно обрадовалась сегодня моему успеху у княгини, но это в сторону,
а вот что главное: Катерину Федоровну я знал еще с прошлого года; но ведь я
был тогда еще мальчиком и ничего не
мог понимать,
а потому ничего и не разглядел тогда в ней…
—
А как я-то счастлив! Я более и более
буду узнавать вас! но… иду! И все-таки я не
могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с вами, и даже раз мы
были представлены друг другу. Не
могу выйти отсюда, не выразив, как бы мне приятно
было возобновить с вами знакомство.
— То-то; он и без того узнает.
А ты замечай, что он скажет? Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня за этот брак? Нет, не
может быть!
— Ты как будто на него сердишься, Ваня?
А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг ты мой дорогой! Вот если я
буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно,
будешь здесь подле меня; один,
может быть, и
будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
— Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не
могу… К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится… Вот и книжки я тебе сберег,
а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка,
может быть, на чужих руках; так или нет?
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего не
могу теперь отвечать,
а почему — долго рассказывать.
Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот в чем дело: ты со мной откровенен,
а потому и я решаюсь спросить у тебя совета, тем более что ты в этих делах мастак.
—
А вот и не забыла; пенаты! Любите свои пенаты… ведь вот что выдумает!
Может, никаких пенатов и не
было; и за что их любить-то? Все врет!
Теперь слушай: я,
может быть, завтра или послезавтра зайду к тебе,
а ты непременно побывай у меня в воскресенье утром.
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа не только
могла, не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно
будет огорчена моим невниманием именно в такое время, когда,
может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно
могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне,
а меня, как нарочно, и нет.
— Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если
можешь, зайди ко мне завтра.
Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить;
а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
Она не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и
будет стучаться, окликнуть и спросить: кто такой? Я совершенно
был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее,
а что она до времени таит от меня, как это и не раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней только на одну минутку, иначе я
мог раздражить ее моею назойливостью.
— Гм! каков дед, такова и внучка. После все это мне расскажешь.
Может быть, можно
будет и помочь чем-нибудь, так чем-нибудь, коль уж она такая несчастная… Ну,
а теперь нельзя ли, брат, ей сказать, чтоб она ушла, потому что поговорить с тобой надо серьезно.
—
А плевать на все светские мнения, вот как она должна думать! Она должна сознать, что главнейший позор заключается для нее в этом браке, именно в связи с этими подлыми людьми, с этим жалким светом. Благородная гордость — вот ответ ее свету. Тогда,
может быть, и я соглашусь протянуть ей руку, и увидим, кто тогда осмелится опозорить дитя мое!
Попреки, унижения, подруга мальчишки, который уж и теперь тяготится ее любовью,
а как женится — тотчас же начнет ее не уважать, обижать, унижать; в то же время сила страсти с ее стороны, по мере охлаждения с другой; ревность, муки, ад, развод,
может быть, само преступление… нет, Ваня!
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем.
Будьте уверены, что не одни глаза смотрят за этим делом, и,
может быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль. Время — самый лучший разрешитель!
А наконец, позвольте вам сказать, что весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы
могли хоть одну минуту думать, что князь примет ваш вызов?
— Ваня, ты, как я вижу, меня совсем не понимаешь!
Могут быть экстренные надобности,пойми это. В иных случаях деньги способствуют независимости положения, независимости решения.
Может быть, тебе теперь и не нужно, но не надо ль на что-нибудь в будущем? Во всяком случае, я у тебя их оставлю. Это все, что я
мог собрать. Не истратишь, так воротишь.
А теперь прощай! Боже мой, какой ты бледный! Да ты весь больной…
—
А вы почему знаете, что я за вами смотрела;
может быть, я всю ночь проспала? — спросила она, смотря на меня с добродушным и стыдливым лукавством и в то же время застенчиво краснея от своих слов.
— И Алеша
мог поместить Наталью Николаевну в такой квартире! — сказал он, покачивая головою. — Вот эти-то так называемые мелочии обозначают человека. Я боюсь за него. Он добр, у него благородное сердце, но вот вам пример: любит без памяти,
а помещает ту, которую любит, в такой конуре. Я даже слышал, что иногда хлеба не
было, — прибавил он шепотом, отыскивая ручку колокольчика. — У меня голова трещит, когда подумаю о его будущности,
а главное, о будущности АнныНиколаевны, когда она
будет его женой…
— Знаю, знаю, что ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если
мог быть у Кати, то у тебя должно
быть вдвое причин
быть здесь». Совершенно с тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин,
а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну, вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало
быть,
были же важные обстоятельства!
Положим, что ты обо всем этом слышал, все изучил, ты ужасно учен; но самих-то их ты не видал, у них не
был,
а потому как же ты
можешь судить о них верно!
Вы бы, напротив, должны
были радоваться,
а не упрекать Алешу, потому что он, не зная ничего, исполнил все, что вы от него ожидали;
может быть, даже и больше.
— Доказательств! — вскричала Наташа, быстро приподымаясь с кресел, — вам доказательств, коварный вы человек! Вы не
могли, не
могли действовать иначе, когда приходили сюда с вашим предложением! Вам надо
было успокоить вашего сына, усыпить его угрызения, чтоб он свободнее и спокойнее отдался весь Кате; без этого он все бы вспоминал обо мне, не поддавался бы вам,
а вам наскучило дожидаться. Что, разве это неправда?
—
Могу ль я винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это я довел тебя до такого гнева,
а ты в гневе и его обвинила, потому что хотела меня оправдать; ты меня всегда оправдываешь,
а я не стою того. Надо
было сыскать виноватого, вот ты и подумала, что он.
А он, право, право, не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем ли он приезжал сюда! Того ли ожидал!
— Это я, видишь, Ваня, вот какая, — сказала Наташа, подходя к столу и конфузясь даже передо мной. — Ведь предчувствовала, что все это сегодня так выйдет, как вышло,
а все-таки думала, что авось,
может быть, и не так кончится. Алеша приедет, начнет мириться, мы помиримся; все мои подозрения окажутся несправедливыми, меня разуверят, и… на всякий случай и приготовила закуску. Что ж, думала, мы заговоримся, засидимся…
—
А, вот как! Что ж, нравится тебе? — я
был в замешательстве автора, которого похвалили в глаза, но я бы бог знает что дал, если б
мог в эту минуту поцеловать ее. Но как-то нельзя
было поцеловать. Нелли помолчала.
—
А зачем тебе? Впрочем,
может быть, скажу после.
А вот объясни-ка ты лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе, помнишь, что меня не
будет дома?
Было ж это в городе Санта-фе-де-Богота,
а может, и в Кракове, но вернее всего, что в фюрстентум [княжестве (от нем. Furstentum)] Нассау, вот что на зельтерской воде написано, именно в Нассау; довольно с тебя?
— Да вы,
может быть, побрезгаете, что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый,
а уж вас как любит! Он про вас мне и день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну.
А уж мне-то как хорошо
будет, когда вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас
есть,
а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
— Нет, нет, конечно, меньше. Вы с ними знакомы, и,
может быть, даже сама Наталья Николаевна вам не раз передавала свои мысли на этот счет;
а это для меня главное руководство. Вы
можете мне много помочь; дело же крайне затруднительное. Я готов уступить и даже непременно положил уступить, как бы ни кончились все прочие дела; вы понимаете? Но как, в каком виде сделать эту уступку, вот в чем вопрос? Старик горд, упрям; пожалуй, меня же обидит за мое же добродушие и швырнет мне эти деньги назад.
Я не оправдываюсь; замечу вам только, что гнев и, главное, раздраженное самолюбие — еще не
есть отсутствие благородства,
а есть дело естественное, человеческое, и, признаюсь, повторяю вам, я ведь почти вовсе не знал Ихменева и совершенно верил всем этим слухам насчет Алеши и его дочери,
а следственно,
мог поверить и умышленной краже денег…
— Вот видите, сами же вы говорите: швырнет;следовательно, считаете его человеком честным,
а поэтому и
можете быть совершенно уверены, что он не крал ваших денег.
А если так, почему бы вам не пойти к нему и не объявить прямо, что считаете свой иск незаконным? Это
было бы благородно, и Ихменев,
может быть, не затруднился бы тогда взять своиденьги.
—
А вы, вы и поверили, — сказал я, — вы, которому она отдала все, что
могла отдать, и даже теперь, сегодня же все ее беспокойство
было об вас, чтоб вам не
было как-нибудь скучно, чтоб как-нибудь не лишить вас возможности видеться с Катериной Федоровной! Она сама мне это говорила сегодня. И вдруг вы поверили фальшивым наговорам! Не стыдно ли вам?
У него не
было ни капли собственной воли; у ней
было очень много настойчивой, сильно и пламенно настроенной воли,
а Алеша
мог привязаться только к тому, кто
мог им властвовать и даже повелевать.
— Разумеется, Алеша, и сам со слезами рассказывал: это
было ведь хорошо с его стороны, и мне очень понравилось. Мне кажется, он вас больше любит, чем вы его, Иван Петрович. Вот эдакими-то вещами он мне и нравится. Ну,
а во-вторых, я потому с вами так прямо говорю, как сама с собою, что вы очень умный человек и много
можете мне дать советов и научить меня.