Неточные совпадения
И ведь добро бы чин на нем был необыкновенный какой-нибудь, —
продолжал Бахчеев, снова обращаясь к Фоме Фомичу, от которого он, видимо, не мог отвязаться, — ну тогда хоть по чину простительно; а
то ведь и чинишка-то нет; это я доподлинно знаю, что нет.
— То-то, помни, братец! А ты думал, небось, с версту будет, рукой достать? Нет, брат, земля — это, видишь, как шар круглый, — понимаешь?.. —
продолжал дядя, очертив руками в воздухе подобие шара.
— Я не убью маменьку, Анфиса Петровна; но вот грудь моя — разите! —
продолжал дядя, разгоряченный до последней степени, что бывает иногда с людьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотя вся горячка их походит на огонь от зажженной соломы. — Я хочу сказать, Анфиса Петровна, что я никого не оскорблю. Я и начну с
того, что Фома Фомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших качеств, но… но он был несправедлив ко мне в этом случае.
— Вы слышали? —
продолжал Фома, с торжеством обращаясь к Обноскину. —
То ли еще услышите! Я пришел ему сделать экзамен. Есть, видите ли, Павел Семеныч, люди, которым желательно развратить и погубить этого жалкого идиота. Может быть, я строго сужу, ошибаюсь; но я говорю из любви к человечеству. Он плясал сейчас самый неприличный из танцев. Никому здесь до этого нет и дела. Но вот сами послушайте. Отвечай: что ты делал сейчас? отвечай же, отвечай немедленно — слышишь?
— Вы всё со мной согласны! даже тошно становится, — заметил Фома. — Скажу вам откровенно, Павел Семеныч, —
продолжал он после некоторого молчания, снова обращаясь к Обноскину, — если я и уважаю за что бессмертного Карамзина,
то это не за историю, не за «Марфу Посадницу», не за «Старую и новую Россию», а именно за
то, что он написал «Фрола Силина»: это высокий эпос! это произведение чисто народное и не умрет во веки веков! Высочайший эпос!
— Вы извините меня, —
продолжал я, — я теперь расстроен, я чувствую, что не так бы следовало мне начать говорить об этом… особенно с вами… Но все равно! По-моему, откровенность в таких делах лучше всего. Признаюсь…
то есть я хотел сказать… вы знаете намерение дядюшки? Он приказал мне искать вашей руки…
— Фома! не твоему благородству я удивляюсь, —
продолжал дядя в восторге, — но
тому, как мог я быть до такой степени груб, слеп и подл, чтобы предложить тебе деньги при таких условиях?
— И это
тот самый человек, —
продолжал Фома, переменяя суровый тон на блаженный, —
тот самый человек, для которого я столько раз не спал по ночам! Столько раз, бывало, в бессонные ночи мои, я вставал с постели, зажигал свечу и говорил себе: «Теперь он спит спокойно, надеясь на тебя. Не спи же ты, Фома, бодрствуй за него; авось выдумаешь еще что-нибудь для благополучия этого человека». Вот как думал Фома в свои бессонные ночи, полковник! и вот как заплатил ему этот полковник! Но довольно, довольно!..
— Признаюсь вам, ничего не понимаю, — проговорил я наконец, — и кроме
того, —
продолжал я, — ожидая, что имею дело с человеком благоразумным, я, с своей стороны, никак не ожидал…
Я был уверен, что это дядя и Настенька, и
продолжал подходить, успокоивая на всякий случай свою совесть
тем, что иду прежним шагом и не стараюсь подкрадываться.
— Позвольте мне теперь, полковник, — с достоинством начал Фома, — просить вас оставить на время интересную
тему о литературных ухватках; вы можете
продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вам сказать несколько последних слов…
— Умерьте страсти, —
продолжал Фома
тем же торжественным тоном, как будто и не слыхав восклицания дяди, — побеждайте себя. «Если хочешь победить весь мир — победи себя!» Вот мое всегдашнее правило. Вы помещик; вы должны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях, и какой же гнусный пример необузданности подаете вы здесь своим низшим! Я молился за вас целые ночи и трепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его, ибо счастье заключается в добродетели…
— К вам теперь обращаюсь, домашние, —
продолжал Фома, обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, — любите господ ваших и исполняйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и господа ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны.
Тот же человек — образ Божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
— Да-с, —
продолжал Ежевикин, — вот и родительница ваша убиваться изволят — понапрасну-с… Воротите-ка-с! А мы уж с Настей
тем временем и в поход-с…
Продолжаю: вся вина моя, следственно, состояла в
том, что я слишком убивался о судьбе и счастье этого дитяти; ибо она еще дитя перед вами.
«Для чего, наконец, — думал я, — для чего же выписывал он из столицы своего племянника и сватал его к этой девице, как не для
того, чтоб обмануть и нас, и легкомысленного племянника, а между
тем втайне
продолжать преступнейшее из намерений?» Нет, полковник, если кто утвердил во мне мысль, что взаимная любовь ваша преступна,
то это вы сами, и одни только вы!
Неточные совпадения
— И так это меня обидело, —
продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не
то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные, если они и после
того продолжали жить,
то они обязаны были этим только
тому, что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим, а потому и неотвратимым.
Дело в
том, что она
продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
— И будучи я приведен от
тех его слов в соблазн, —
продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
Но когда дошли до
того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод»
продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.