Неточные совпадения
— Его-то выгонят? Да вы сдурели аль нет? Да ведь Егор-то Ильич перед ним на цыпочках ходит! Да Фома велел раз быть вместо четверга середе, так они там, все до единого, четверг середой почитали. «
Не хочу, чтоб был четверг, а будь середа!» Так две середы на одной неделе и было. Вы думаете, я приврал что-нибудь? Вот на столечко
не приврал!
Просто, батюшка, штука капитана Кука выходит!
— Я уверена, — защебетала вдруг мадам Обноскина, — я совершенно уверена, monsieur Serge, — ведь так, кажется? — что вы, в вашем Петербурге, были небольшим обожателем дам. Я знаю, там много, очень много развелось теперь молодых людей, которые совершенно чуждаются дамского общества. Но, по-моему, это все вольнодумцы. Я
не иначе соглашаюсь на это смотреть, как на непростительное вольнодумство. И признаюсь вам, меня это удивляет, удивляет, молодой человек,
просто удивляет!..
Раздался смех. Понятно было, что старик играл роль какого-то добровольного шута. Приход его развеселил общество. Многие и
не поняли его сарказмов, а он почти всех обошел. Одна гувернантка, которую он, к удивлению моему, назвал
просто Настей, краснела и хмурилась. Я было отдернул руку: того только, кажется, и ждал старикашка.
Но всего интереснее было то, что Фалалей никак
не мог догадаться солгать:
просто — сказать, что видел
не белого быка, а хоть, например, карету, наполненную дамами и Фомой Фомичом; тем более что солгать, в таком крайнем случае, было даже
не так и грешно.
Я
не могу
не говорить, я должен говорить, должен немедленно протестовать и потому прямо и
просто объявляю вам, что вы феноменально завистливы!
Но, Фома, ты в одном ошибся: я вовсе
не подкупал тебя,
не платил тебе, чтоб ты вышел из дома, а просто-запросто, я хотел, чтоб и у тебя были деньги, чтоб ты
не нуждался, когда от меня выйдешь.
— Нет,
не: «ну, ваше превосходительство», а
просто: «ваше превосходительство»! Я вам говорю, полковник, перемените ваш тон! Надеюсь также, что вы
не оскорбитесь, если я предложу вам слегка поклониться и вместе с тем склонить вперед корпус. С генералом говорят, склоняя вперед корпус, выражая таким образом почтительность и готовность, так сказать, лететь по его поручениям. Я сам бывал в генеральских обществах и все это знаю… Ну-с: «ваше превосходительство».
— Это правда, Фома; я все это чувствую, — поддакнул растроганный дядя. — Но
не во всем же и я виноват, Фома: так уж меня воспитали; с солдатами жил. А клянусь тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком, так все гусары, весь мой дивизион,
просто плакали, говорили, что такого, как я,
не нажить!.. Я и подумал тогда, что и я, может быть, еще
не совсем человек погибший.
— Что ж делать, братец? Я даже горжусь… Это ничего для высокого подвига; но какой благородный, какой бескорыстный, какой великий человек! Сергей — ты ведь слышал… И как мог я тут сорваться с этими деньгами, то есть
просто не понимаю! Друг мой! я был увлечен; я был в ярости; я
не понимал его; я его подозревал, обвинял… но нет! он
не мог быть моим противником — это я теперь вижу… А помнишь, какое у него было благородное выражение в лице, когда он отказался от денег?
— Слишком рассердился! — вскрикнул я, мгновенно разгорячившись. — Конечно, я давеча слишком увлекся и, таким образом, дал право всякому осуждать меня. Я очень хорошо понимаю, что я выскочил и срезался на всех пунктах, и, я думаю, нечего было это мне объяснять!.. Понимаю тоже, что так
не делается в порядочном обществе; но сообразите, была ли какая возможность
не увлечься? Ведь это сумасшедший дом, если хотите знать! и… и… наконец… я
просто уеду отсюда — вот что!
— Фу ты, боже мой, какой романтизм! — вскричал Мизинчиков, глядя на меня с неподдельным удивлением. — Впрочем, тут даже и
не романтизм, а вы
просто, кажется,
не понимаете, в чем дело. Вы говорите, что это неблагородно, а между тем все выгоды
не на моей, а на ее стороне… Рассудите только!
— Ну, вот уж и вашего! Эх, брат Сергей,
не суди его строго: мизантропический человек — и больше ничего, болезненный! С него нельзя строго спрашивать. Но зато благородный, то есть
просто благороднейший из людей! Да ведь ты сам давеча был свидетелем,
просто сиял. А что фокусы-то эти иногда отмачивает, так на это нечего смотреть. Ну, с кем этого
не случается?
Я тебе только
не хотел говорить об этом заранее, чтоб тебя
не пугать, потому что они ее
просто выгнать хотели, ну и от меня требовали, чтоб я ее отослал.
— Полно, брат,
не греши… Ах, друг мой! они теперь
просто выгонят ее, в наказанье, что
не удалось, — понимаешь? Ужас, сколько я предчувствую!
— Под опекой
не состоит! — вскрикнул Бахчеев, немедленно на меня накидываясь. — Дура она, батюшка, набитая дура, — а
не то, что под опекой
не состоит. Я тебе о ней и говорить
не хотел вчера, а намедни ошибкой зашел в ее комнату, смотрю, а она одна перед зеркалом руки в боки, экосез выплясывает! Да ведь как разодета: журнал,
просто журнал! Плюнул, да и отошел. Тогда же все предузнал, как по-писаному!
Она
не выносила далее чтенья, увлекаемая в мечты самыми первыми строчками, самым ничтожным намеком на любовь, иногда
просто описанием местности, комнаты, туалета.
— Понимаете ли, полковник, — продолжал Фома, — что вы должны отпустить меня теперь,
просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человек пожилой и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моей нравственности. Поверьте, что ни к чему
не поведут расспросы, кроме вашего же посрамления.
Не прошло еще десяти минут после отъезда дяди: казалось, невозможно бы так скоро привезти Фому Фомича; но загадка объяснилась потом очень
просто: Фома Фомич, отпустив Гаврилу, действительно «пошел себе с палочкой»; но, почувствовав себя в совершенном уединении, среди бури, грома и ливня, препостыдно струсил, поворотил в Степанчиково и побежал вслед за Гаврилой.
Никто
не понимал еще, как это все вдруг так скоро и
просто устроилось.
— Да, Фома! — подхватил Бахчеев, — прости и ты меня, дурака!
не знал я тебя,
не знал! Ты, Фома Фомич,
не только ученый, но и —
просто герой! Весь дом мой к твоим услугам. А лучше всего приезжай-ка, брат, ко мне послезавтра, да уж и с матушкой-генеральшей, да уж и с женихом и невестой, — да чего тут! всем домом ко мне! то есть вот как пообедаем, — заранее
не похвалюсь, а одно скажу: только птичьего молока для вас
не достану! Великое слово даю!
Неточные совпадения
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то есть,
не поможете в нашей просьбе, то уж
не знаем, как и быть:
просто хоть в петлю полезай.
Лука Лукич.
Не могу,
не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня
просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он
просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Анна Андреевна. А я никакой совершенно
не ощутила робости; я
просто видела в нем образованного, светского, высшего тона человека, а о чинах его мне и нужды нет.
Городничий. Что, Анна Андреевна? а? Думала ли ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство! Ну, признайся откровенно: тебе и во сне
не виделось —
просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!