Почти каждый день приносили на имя Гордея Евстратыча десятки писем, в которых
неизвестные лица, превзошедшие своими несчастиями даже Иова, просили, молили, требовали немедленной помощи.
Часто случается мне получать письма от
неизвестных лиц с изложением бесспорно интересных фактов всякого рода неурядицы; однако ж я не могу воспользоваться сообщаемыми фактами по той простой причине, что в виде общих положений, иллюстрированных и подтвержденных, они уж не раз были мной заявляемы.
— Никак нет, Александр Иваныч, этого нельзя оставить. Сами посудите: поставил я вчера в пикет Ивана Гнедых и приказал ему глаз не смыкать, и он, подлец, даже побожился. Ну, думаю, я тебя накрою: прихожу, а он и спит, для тепла с головой укрылся и тут себе задувает! Ах ты… толкнул его в зад, а оттуда совсем
неизвестное лицо, мальчишка лет шестнадцати. «Ты кто?» — «Да Гнедых». — «А Иван где?» — «А батьке завтра в волость надо». — «Так что ж ты спишь, такой ты этакий…»
Неточные совпадения
— Бабушка! — с радостью воскликнул Райский. — Боже мой! она зовет меня: еду, еду! Ведь там тишина, здоровый воздух, здоровая пища, ласки доброй, нежной, умной женщины; и еще две сестры, два новых,
неизвестных мне и в то же время близких
лица… «барышни в провинции! Немного страшно: может быть, уроды!» — успел он подумать, поморщась… — Однако еду: это судьба посылает меня… А если там скука?
Еще далее — и исчезнет даже и этот внук-мизантроп; явятся новые
лица, еще
неизвестные, и новый мираж; но какие же
лица?
Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит с палубы вдаль, в
неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах, с красным
лицом, да русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия.
Юность невнимательно несется в какой-то алгебре идей, чувств и стремлений, частное мало занимает, мало бьет, а тут — любовь, найдено —
неизвестное, все свелось на одно
лицо, прошло через него, им становится всеобщее дорого, им изящное красиво, постороннее и тут не бьет: они даны друг другу, кругом хоть трава не расти!
Взирая на плачущего старца, жены возрыдали; со уст юности отлетела сопутница ее, улыбка; на
лице отрочества явилась робость, неложный знак болезненного, но
неизвестного чувствования; даже мужественной возраст, к жестокости толико привыкший, вид восприял важности.