Неточные совпадения
Вдвое
надо быть деликатнее с человеком, которого одолжаешь… то есть… что я!
какое одолжаешь!.. опять соврал! вовсе не одолжаешь; он меня, напротив, одолжает тем, что живет у меня, а не я его!
Все странности Фомы, все неблагородные его выходки дядя тотчас же приписал его прежним страданиям, его унижению, его озлоблению… он тотчас же решил в нежной и благородной душе своей, что с страдальца нельзя и спрашивать
как с обыкновенного человека; что не только
надо прощать ему, но, сверх того,
надо кротостью уврачевать его раны, восстановить его, примирить его с человечеством.
— А позвольте и вас спросить, — прервал толстый господин, — с
какой стороны изволите интересоваться этим лицом,
как вы изъясняетесь; а по-моему, так этой ракальей анафемской — вот
как называть его
надо, а не лицом!
Какое у него лицо, у паршивика! Один только срам, а не лицо!
Надо было посмотреть, что делалось тогда с Фалалеем: он плясал до забвенья самого себя, до истощения последних сил, поощряемый криками и смехом публики; он взвизгивал, кричал, хохотал, хлопал в ладоши; он плясал,
как будто увлекаемый постороннею, непостижимою силою, с которой не мог совладать, и упрямо силился догнать все более и более учащаемый темп удалого мотива, выбивая по земле каблуками.
— Ох, ради бога, не извиняйтесь! Поверьте, что мне и без того тяжело это слушать, а между тем судите: я и сама хотела заговорить с вами, чтоб узнать что-нибудь… Ах,
какая досада! так он-таки вам написал! Вот этого-то я пуще всего боялась! Боже мой,
какой это человек! А вы и поверили и прискакали сюда сломя голову? Вот
надо было!
— Ох, пожалуйста, не принимайте меня за дурака! — вскричал я с горячностью. — Но, может быть, вы предубеждены против меня? может быть, вам кто-нибудь на меня насказал? может быть, вы потому, что я там теперь срезался? Но это ничего — уверяю вас. Я сам понимаю,
каким я теперь дураком стою перед вами. Не смейтесь, пожалуйста,
надо мной! Я не знаю, что говорю… А все это оттого, что мне эти проклятые двадцать два года!
— Ты, впрочем, не рви тетрадку, — сказал он наконец Гавриле. — Подожди и сам будь здесь: ты, может быть, еще понадобишься. Друг мой! — прибавил он, обращаясь ко мне, — я, кажется, уж слишком сейчас закричал. Всякое дело
надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без обид. Именно так. Знаешь что, Сережа: не лучше ли будет, если б ты ушел отсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу — а?
как ты думаешь? Сделай это для меня, пожалуйста.
— Я вижу, — сказал Мизинчиков, вставая со стула, — что вам еще не надоели Фома Фомич и бабушка и что вы, хоть и любите вашего доброго, благородного дядю, но еще недостаточно вникли,
как его мучат. Вы же человек новый… Но терпение! Побудете завтра, посмотрите и к вечеру согласитесь. Ведь иначе ваш дядюшка пропал — понимаете? Его непременно заставят жениться. Не забудьте, что, может быть, завтра он сделает предложение. Поздно будет;
надо бы сегодня решиться!
— Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь сряду сходились. Только они нас, верно, и выследили, — уж знаю, что выследили, и знаю, что тут Анна Ниловна все работала. Мы на время и прервали; дня четыре уже ничего не было; а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел,
какая нужда была: без этого
как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать, а она уж там целый час сидит, меня дожидается: тоже
надо было кое-что сообщить…
— Да ведь критический случай, Сережа; многое
надо было взаимно сказать. Днем-то я и смотреть на нее не смею: она в один угол, а я в другой нарочно смотрю,
как будто и не замечаю, что она есть на свете. А ночью сойдемся, да и наговоримся…
— Понимаете ли вы, дядюшка, что обесчестите девушку, если разнесется эта история? Понимаете ли вы, что вам
надо предупредить беду
как можно скорее; что вам
надо смело и гордо посмотреть всем в глаза, гласно сделать предложение, плюнуть на их резоны и стереть Фому в порошок, если он заикнется против нее?
— Смотрите же, дядюшка, все против вас:
надо восстать и пойти против всех, и не далее,
как завтра.
Однако ж
надо было спешить. Я считал себя обязанным помогать ему и тотчас же начал одеваться; но
как ни спешил, желая одеться получше, замешкался. Вошел Мизинчиков.
Если уж дядя говорил в комнате Фомы таким тоном и голосом, то, казалось бы, все обстояло благополучно. Но в том-то и беда, что дядя неспособен был ничего угадать по лицу,
как выразился Мизинчиков; а взглянув на Фому, я как-то невольно согласился, что Мизинчиков прав и что
надо было чего-нибудь ожидать…
— Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, — проговорил он с смущением, желая как-нибудь поправиться. — Ты, брат Фома, совершенно был прав, когда, намедни, внушал, что
надо подписываться. Я и сам думаю, что
надо! Гм… что ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то,
какой же будешь сын отечества, если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!.. да!.. вот хоть «Современник»… Но знаешь, Сережа, самые сильные науки, по-моему, это в том толстом журнале,
как бишь его? еще в желтой обертке…
— Куда? в сарай? Нет, брат, не надуешь! Я уж там ночевал… А впрочем, веди… С хорошим человеком отчего не пойти?.. Подушки не
надо; военному человеку не
надо подушки… А ты мне, брат, диванчик, диванчик сочини… Да, слушай, — прибавил он останавливаясь, — ты, я вижу, малый теплый; сочини-ка ты мне того… понимаешь? ромео,
как только, чтоб муху задавить… единственно, чтоб муху задавить, одну то есть рюмочку.
— Хорошо… Да ты постой, ведь
надо ж проститься… Adieu, mesdames и mademoisselles!.. Вы, так сказать, пронзили… Ну, да уж нечего! после объяснимся… а только разбудите меня,
как начнется… или даже за пять минут до начала… а без меня не начинать! слышите? не начинать!..
— Мы положили, брат, особенно лелеять Фому, маменьку и Татьяну Ивановну. А Татьяна-то Ивановна!
какое благороднейшее существо! О,
как я виноват пред всеми! Я и перед тобой виноват… Но если кто осмелится теперь обидеть Татьяну Ивановну, о! тогда… Ну, да уж нечего!.. для Мизинчикова тоже
надо что-нибудь сделать.
Как только я мимо иду-с, все мне следом кричат всякие дурные слова-с; даже ребятишки маленькие-с, которых
надо прежде всего розгами высечь-с, и те кричат-с…
Фома убежал в свою комнату, заперся на ключ, кричал, что презирают его, что теперь уж «новые люди» вошли в семейство, и потому он ничто, не более
как щепка, которую
надо выбросить.
Неточные совпадения
Так вот
как, благодетели, // Я жил с моею вотчиной, // Не правда ль, хорошо?..» // — Да, было вам, помещикам, // Житье куда завидное, // Не
надо умирать!
Идем домой понурые… // Два старика кряжистые // Смеются… Ай, кряжи! // Бумажки сторублевые // Домой под подоплекою // Нетронуты несут! //
Как уперлись: мы нищие — // Так тем и отбоярились! // Подумал я тогда: // «Ну, ладно ж! черти сивые, // Вперед не доведется вам // Смеяться
надо мной!» // И прочим стало совестно, // На церковь побожилися: // «Вперед не посрамимся мы, // Под розгами умрем!»
— Теперь посмотрим, братия, // Каков попу покой? // Начать, признаться,
надо бы // Почти с рожденья самого, //
Как достается грамота // поповскому сынку, //
Какой ценой поповичем // Священство покупается, // Да лучше помолчим! //....................... //.......................
Жить
надо, старче, по-моему: // Сколько холопов гублю, // Мучу, пытаю и вешаю, // А поглядел бы,
как сплю!»
Ему не нужно было очень строго выдерживать себя, так
как вес его
как раз равнялся положенным четырем пудам с половиною; но
надо было и не потолстеть, и потому он избегал мучного и сладкого.