Неточные совпадения
В доме у ней
была своя половина, где все время полусуществования своего мужа она процветала
в обществе приживалок, городских вестовщиц и фиделек.
Но уверения и толкования Фомы Фомича
в этом случае подвергаются большому сомнению; а между тем тот же Фома Фомич, еще
будучи шутом, разыгрывал совершенно другую роль на дамской половине генеральского
дома.
Дочь генеральши от первого брака, тетушка моя, Прасковья Ильинична, засидевшаяся
в девках и проживавшая постоянно
в генеральском
доме, — одна из любимейших жертв генерала и необходимая ему во все время его десятилетнего безножия для беспрерывных услуг, умевшая одна угодить ему своею простоватою и безответною кротостью, — подошла к его постели, проливая горькие слезы, и хотела
было поправить подушку под головою страдальца; но страдалец успел-таки схватить ее за волосы и три раза дернуть их, чуть не пенясь от злости.
Теперь представьте же себе, что может сделаться из Фомы, во всю жизнь угнетенного и забитого и даже, может
быть, и
в самом деле битого, из Фомы, втайне сластолюбивого и самолюбивого, из Фомы — огорченного литератора, из Фомы — шута из насущного хлеба, из Фомы —
в душе деспота, несмотря на все предыдущее ничтожество и бессилие, из Фомы-хвастуна, а при удаче нахала, из этого Фомы, вдруг попавшего
в честь и
в славу, возлелеянного и захваленного благодаря идиотке покровительнице и обольщенному, на все согласному покровителю,
в дом которого он попал наконец после долгих странствий?
Представьте же себе теперь вдруг воцарившуюся
в его тихом
доме капризную, выживавшую из ума идиотку неразлучно с другим идиотом — ее идолом, боявшуюся до сих пор только своего генерала, а теперь уже ничего не боявшуюся и ощутившую даже потребность вознаградить себя за все прошлое, — идиотку, перед которой дядя считал своею обязанностью благоговеть уже потому только, что она
была мать его.
Я догадался, что это
была Татьяна Ивановна, та самая,
в которой, по выражению дяди,
было нечто фантасмагорическое, которую навязывали ему
в невесты и за которой почти все
в доме ухаживали за ее богатство.
— Совершенно не
был в обществе, — отвечал я с необыкновенным одушевлением. — Но это… я по крайней мере думаю, ничего-с… Я жил, то
есть я вообще нанимал квартиру… но это ничего, уверяю вас. Я
буду знаком; а до сих пор я все сидел
дома…
Про тебя услыхал, что ученый, — это я виноват: погорячился, разболтал! — так сказал, что ноги его
в доме не
будет, если ты
в дом войдешь.
Но, Фома, ты
в одном ошибся: я вовсе не подкупал тебя, не платил тебе, чтоб ты вышел из
дома, а просто-запросто, я хотел, чтоб и у тебя
были деньги, чтоб ты не нуждался, когда от меня выйдешь.
— «Прости»! Но к чему вам мое прощение? Ну, хорошо, положим, что я вас и прощу: я христианин, я не могу не простить; я и теперь уже почти вас простил. Но решите же сами: сообразно ли
будет хоть сколько-нибудь с здравым смыслом и благородством души, если я хоть на одну минуту останусь теперь
в вашем
доме? Ведь вы выгоняли меня!
Это
был хорошенький деревянный домик, стоявший
в нескольких шагах от старого
дома,
в самом саду.
— Слишком рассердился! — вскрикнул я, мгновенно разгорячившись. — Конечно, я давеча слишком увлекся и, таким образом, дал право всякому осуждать меня. Я очень хорошо понимаю, что я выскочил и срезался на всех пунктах, и, я думаю, нечего
было это мне объяснять!.. Понимаю тоже, что так не делается
в порядочном обществе; но сообразите,
была ли какая возможность не увлечься? Ведь это сумасшедший
дом, если хотите знать! и… и… наконец… я просто уеду отсюда — вот что!
Привезу я ее
в благородный, но бедный
дом — здесь
есть,
в сорока верстах, — где до свадьбы ее
будут держать
в руках и никого до нее до допустят; а между тем я времени терять не
буду: свадьбу уладим
в три дня — это можно.
Пораженный известием, я вскочил с кровати, поспешно оделся и сбежал вниз. Думая отыскать дядю
в доме, где, казалось, все еще спали и ничего не знали о происшедшем, я осторожно поднялся на парадное крыльцо и
в сенях встретил Настеньку. Одета она
была наскоро,
в каком-то утреннем пеньюаре иль шлафроке. Волосы ее
были в беспорядке: видно
было, что она только что вскочила с постели и как будто поджидала кого-то
в сенях.
Господин Бахчеев, проведя самую скверную ночь, на рассвете выехал из своего
дома, чтоб
поспеть к ранней обедне
в монастырь, находящийся верстах
в пяти от его деревни.
Хозяева не являлись: казалось, их и
в доме не
было; все куда-то попрятались.
— Ваш поступок
в моем
доме, сударь,
был скверный поступок, — отвечал дядя, строго взглянув на Обноскина, — а это и дом-то не ваш. Вы слышали: Татьяна Ивановна не хочет оставаться здесь ни минуты. Чего же вам более? Ни слова — слышите, ни слова больше, прошу вас! Я чрезвычайно желаю избежать дальнейших объяснений, да и вам это
будет выгоднее.
И если ее до сих пор еще никто не посадил
в дом сумасшедших, так это именно потому, что на ней еще можно
было жениться.
Фома занимал две большие и прекрасные комнаты; они
были даже и отделаны лучше, чем все другие комнаты
в доме.
— Да и я довольно от вас натерпелась-с. Что вы сиротством моим меня попрекаете-с? Долго ли обидеть сироту? Я еще не ваша раба-с! Я сама подполковничья дочь-с! Ноги моей не будет-с
в вашем
доме, не будет-с… сегодня же-с!..
Конечно, и
в мыслях его не
было выйти из «этого
дома», так же как и давеча не
было, как не
было и вчера, как не
было и тогда, когда он копал
в огороде.
Он и не противился; он вырывался от не пускавших его; он требовал своего посоха, молил, чтоб отдали ему его свободу, чтоб отпустили его на все четыре стороны; что он
в «этом
доме»
был обесчещен, избит; что он воротился для того, чтоб составить всеобщее счастье; что может ли он, наконец, оставаться
в «
доме неблагодарности и
есть щи, хотя сытные, но приправленные побоями»?
Разумеется, старик, несмотря на свой восторг, понимал Фому Фомича насквозь; словом,
было ясно, что Фома Фомич воцарился
в этом
доме навеки и что тиранству его теперь уже не
будет конца.
— Ах, Видоплясов, Видоплясов! что мне с тобой делать? — сказал с сокрушением дядя. — Ну, какие тебе могут
быть обиды? Ведь ты просто с ума сойдешь,
в желтом
доме жизнь кончишь!
Вообще нужно заметить, что Фома хоть и куражился, хоть и капризничал
в доме дяди по-прежнему, но прежних, деспотических и наглых распеканций, какие он позволял себе с дядей, уже не
было.
Мысли, что его, бедняка,
будут принимать
в богатом
доме из милости, сочтут назойливым и навязчивым, убивали его; он даже отказывался иногда от Настенькиной помощи и принимал только самое необходимое.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш
дом был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Квартальный. Прохоров
в частном
доме, да только к делу не может
быть употреблен.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе
в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня
дом первый
в Петербурге. Так уж и известен:
дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.)Сделайте милость, господа, если
будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.