Неточные совпадения
— Я не убью маменьку, Анфиса Петровна; но вот грудь моя — разите! — продолжал дядя, разгоряченный до последней степени,
что бывает иногда с людьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотя вся горячка их походит на огонь от зажженной соломы. — Я хочу сказать, Анфиса Петровна,
что я никого не оскорблю. Я и начну с того,
что Фома Фомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших качеств, но… но он был несправедлив ко мне
в этом
случае.
Но мальчик как-то особенно понравился генеральше и, несмотря на гнев Фомы Фомича, остался вверху, при господах: настояла
в этом сама генеральша, и Фома уступил, сохраняя
в сердце своем обиду — он все считал за обиду — и отмщая за нее ни
в чем не виноватому дяде и при каждом удобном
случае.
Фома Фомич объявил решительно,
что не верит возможности подобного
случая, возможности подобного повторения сна, а
что Фалалей нарочно подучен кем-нибудь из домашних, а может быть, и самим полковником, чтоб сделать
в пику Фоме Фомичу.
Но всего интереснее было то,
что Фалалей никак не мог догадаться солгать: просто — сказать,
что видел не белого быка, а хоть, например, карету, наполненную дамами и Фомой Фомичом; тем более
что солгать,
в таком крайнем
случае, было даже не так и грешно.
— Признаюсь,
что я
в этом
случае совершенно согласен с мнением Гаврилы, — сказал я, смотря Фоме Фомичу прямо
в глаза и дрожа от волнения.
Не оправдываю ничем своего поступка, но смело скажу,
что, выстояв эти полчаса на террасе и не потеряв терпения, я считаю,
что совершил подвиг великомученичества. С моего места я не только мог хорошо слышать, но даже мог хорошо и видеть: двери были стеклянные. Теперь прошу вообразить Фому Фомича, которому приказали явиться, угрожая силою
в случае отказа.
— Как я несказанно обрадован,
что имею наконец
случай просить у вас извинения
в том,
что с первого раза не узнал души вашего превосходительства. Смею уверить,
что впредь не пощажу слабых сил моих на пользу общую… Ну, довольно с вас!
— А вот какую: может быть, вы и согласитесь исполнить мою главную просьбу, может быть, и нет, но во всяком
случае прежде изложения я бы попросил вас покорнейше сделать мне величайшее одолжение дать мне честное и благородное слово дворянина и порядочного человека,
что все, услышанное вами от меня, останется между нами
в глубочайшей тайне и
что вы ни
в каком
случае, ни для какого лица не измените этой тайне и не воспользуетесь для себя той идеей, которую я теперь нахожу необходимым вам сообщить.
— О, не беспокойтесь!
в этом я совершенно уверен.
В том-то и состоит основная мысль,
что Татьяна Ивановна способна завести амурное дело решительно со всяким встречным, словом, со всяким, кому только придет
в голову ей отвечать. Вот почему я и взял с вас предварительно честное слово, чтоб вы тоже не воспользовались этой идеей. Вы же, конечно, поймете,
что мне бы даже грешно было не воспользоваться таким
случаем, особенно при моих обстоятельствах.
В таком
случае я, может быть, и согласен буду уступить вам свою идею, то есть Татьяну Ивановну, и готов ревностно помогать
в похищении, но с условием: через месяц после свадьбы получить от вас пятьдесят тысяч ассигнациями,
в чем, разумеется, вы мне заранее дали бы обеспечение
в виде заемного письма, без процентов.
— Натурально, поздно! Но тут-то и надо работать, чтоб этого не было. Для
чего ж я и прошу вашего содействия? Одному мне трудно, а вдвоем мы уладим дело и настоим, чтоб Егор Ильич не делал предложения. Надобно помешать всеми силами, пожалуй,
в крайнем
случае, поколотить Фому Фомича и тем отвлечь всеобщее внимание, так
что им будет не до свадьбы. Разумеется, это только
в крайнем
случае; я говорю для примера.
В этом-то я на вас и надеюсь.
— Отказала! Гм!.. А знаешь, я как будто предчувствовал,
что она откажет тебе, — сказал он
в задумчивости. — Но нет! — вскрикнул он. — Я не верю! это невозможно! Но ведь
в таком
случае все расстроится! Да ты, верно, как-нибудь неосторожно с ней начал, оскорбил еще, может быть; пожалуй, еще комплименты пустился отмачивать… Расскажи мне еще раз, как это было, Сергей!
— Да ведь критический
случай, Сережа; многое надо было взаимно сказать. Днем-то я и смотреть на нее не смею: она
в один угол, а я
в другой нарочно смотрю, как будто и не замечаю,
что она есть на свете. А ночью сойдемся, да и наговоримся…
— И решите сами,
что мог я подумать, когда слепой
случай привел меня
в тот же вечер к той роковой скамейке
в саду?
что почувствовал я
в эту минуту — о боже! — увидев конец собственными своими глазами,
что все подозрения мои оправдались вдруг самым блистательным образом?
— Разве не обижали меня здесь? — кричал он. — Разве не дразнили меня здесь языком? разве вы, вы сами, полковник! я стою за это сравнение, потому
что, если вы и не показывали мне их физически, то, все равно, это были нравственные кукиши; а нравственные кукиши,
в иных
случаях, даже обиднее физических. Я уже не говорю о побоях.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад,
что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя
в глаза ему, говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною
случай:
в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
Ну,
в ином
случае много ума хуже,
чем бы его совсем не было.
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка, еще не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах
в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при
случае выказывает тщеславие. Берет иногда власть над мужем потому только,
что тот не находится,
что отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит
в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается
в разные платья
в продолжение пьесы.
Хлестаков. Да, и
в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё
случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же
в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная
в мыслях. Все это,
что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
)Мы, прохаживаясь по делам должности, вот с Петром Ивановичем Добчинским, здешним помещиком, зашли нарочно
в гостиницу, чтобы осведомиться, хорошо ли содержатся проезжающие, потому
что я не так, как иной городничий, которому ни до
чего дела нет; но я, я, кроме должности, еще по христианскому человеколюбию хочу, чтоб всякому смертному оказывался хороший прием, — и вот, как будто
в награду,
случай доставил такое приятное знакомство.