Неточные совпадения
«Если о сю пору
я так
боюсь, что же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?..» — подумал он невольно, проходя в четвертый этаж.
—
Я не Катерины Ивановны теперь
боюсь, — бормотал он в волнении, — и не того, что она
мне волосы драть начнет.
Оно даже и лучше, коли драть начнет, а
я не того
боюсь…
я… глаз ее
боюсь… да… глаз…
— Оставьте, оставьте
меня все! — в исступлении вскричал Раскольников. — Да оставите ли вы
меня, наконец, мучители!
Я вас не
боюсь!
Я никого, никого теперь не
боюсь! Прочь от
меня!
Я один хочу быть, один, один, один!
— Если бы только толчок ему какой-нибудь благоприятный, вот бы чего! Давеча он был в силах… Знаешь, у него что-то есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее… Этого
я очень
боюсь; непременно!
«
Я, дескать,
боюсь: у
меня родственница одна двадцать пять рублей таким образом намедни потеряла»; и историю бы тут рассказал.
— А
я так уверена, что он и завтра будет то же говорить… об этом, — отрезала Авдотья Романовна и уж, конечно, это была загвоздка, потому что тут был пункт, о котором Пульхерия Александровна слишком
боялась теперь заговаривать.
— Беспокоит
меня одно, — перебил, нахмурясь, Разумихин, — вчера
я, спьяну, проболтался ему, дорогой идучи, о разных глупостях… о разных… между прочим, что ты
боишься, будто он… наклонен к помешательству…
— Не
бойтесь, маменька, — сказала Дуня, целуя ее, — лучше верьте в него.
Я верю.
— А
я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел потерять нитку разговора с своим больным. — Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем будет как прежде, то есть как было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все еще
боясь его чем-нибудь раздражить.
«А ведь точно они
боятся меня», — подумал сам про себя Раскольников, исподлобья глядя на мать и сестру. Пульхерия Александровна действительно, чем больше молчала, тем больше и робела.
— Да что вы,
боитесь, что ль,
меня все? — сказал он с искривившеюся улыбкою.
— Родя, — сказала она, вставая, — мы, разумеется, вместе обедаем. Дунечка, пойдем… А ты бы, Родя, пошел погулял немного, а потом отдохнул, полежал, а там и приходи скорее… А то мы тебя утомили,
боюсь я…
— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, — он куда-то по делу спешил; пусть пройдется, воздухом хоть подышит… ужас у него душно… а где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город!.. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право… как толкаются… Этой девицы
я тоже очень
боюсь…
— То есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел,
мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!»
Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя,
я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли… так
я, брат,
боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
Марфа Петровна сперва одобряла, а потом все
боялась, что
я заучусь.
Не знаю почему,
я этого человека очень
боюсь.
—
Я бы в вашей комнате по ночам
боялся, — угрюмо заметил он.
— Кофеем вас не прошу-с, не место; но минуток пять времени почему не посидеть с приятелем, для развлечения, — не умолкая, сыпал Порфирий, — и знаете-с, все эти служебные обязанности… да вы, батюшка, не обижайтесь, что
я вот все хожу-с взад да вперед; извините, батюшка, обидеть вас уж очень
боюсь; а моцион так
мне просто необходим-с.
— Ну, вот этого-то
я и
боялся! — горячо и как бы невольно воскликнул Порфирий, — вот этого-то
я и
боялся, что не надо вам нашей сбавки.
— Ну вот! — с отвращением отпарировал Свидригайлов, — сделайте одолжение, не говорите об этом, — прибавил он поспешно и даже без всякого фанфаронства, которое выказывалось во всех прежних его словах. Даже лицо его как будто изменилось. — Сознаюсь в непростительной слабости, но что делать:
боюсь смерти и не люблю, когда говорят о ней. Знаете ли, что
я мистик отчасти?
— Чего вы
боитесь! — заметил тот спокойно, — город не деревня. И в деревне вреда сделали больше вы
мне, чем
я вам, а тут…
Вот это дворник нашего дома; дворник очень хорошо
меня знает; вот он кланяется; он видит, что
я иду с дамой, и уж, конечно, успел заметить ваше лицо, а это вам пригодится, если вы очень
боитесь и
меня подозреваете.
— Хоть
я и знаю, что вы человек… без чести, но
я вас нисколько не
боюсь. Идите вперед, — сказала она, по-видимому спокойно, но лицо ее было очень бледно.
— Ну, в Америку собираться, да дождя
бояться, хе! хе! прощайте, голубчик, Софья Семеновна! Живите и много живите, вы другим пригодитесь. Кстати… скажите-ка господину Разумихину, что
я велел ему кланяться. Так-таки и передайте: Аркадий, дескать, Иванович Свидригайлов кланяется. Да непременно же.
— Слава богу! А как мы
боялись именно этого,
я и Софья Семеновна! Стало быть, ты в жизнь еще веруешь: слава богу, слава богу!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только
я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
О!
я шутить не люблю.
Я им всем задал острастку.
Меня сам государственный совет
боится. Да что в самом деле?
Я такой!
я не посмотрю ни на кого…
я говорю всем: «
Я сам себя знаю, сам».
Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу.
Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Сначала все
боялась я, // Как в низенькую горенку // Входил он: ну распрямится?
Правдин. Не
бойтесь. Их, конечно, ведет офицер, который не допустит ни до какой наглости. Пойдем к нему со
мной.
Я уверен, что вы робеете напрасно.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто,
я не челобитчик. Хлопотать
я не люблю, да и
боюсь. Сколько
меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали,
я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.