Неточные совпадения
— Ваша воля. — И старуха протянула ему обратно часы. Молодой человек взял их и до того рассердился,
что хотел было уже уйти; но тотчас одумался, вспомнив,
что идти больше некуда и
что он еще и
за другим пришел.
Кроме тех двух пьяных,
что попались на лестнице, вслед
за ними же вышла еще разом целая ватага, человек в пять, с одною девкой и с гармонией.
За стойкой находился мальчишка лет четырнадцати, и был другой мальчишка моложе, который подавал, если
что спрашивали.
Вот вы знаете, например, заранее и досконально,
что сей человек, сей благонамереннейший и наиполезнейший гражданин, ни
за что вам денег не даст, ибо зачем, спрошу я, он даст?
Но господин Лебезятников, следящий
за новыми мыслями, объяснял намедни,
что сострадание в наше время даже наукой воспрещено и
что так уже делается в Англии, где политическая экономия.
Знайте же,
что супруга моя в благородном губернском дворянском институте воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при губернаторе и при прочих лицах,
за что золотую медаль и похвальный лист получила.
Можете судить потому, до какой степени ее бедствия доходили,
что она, образованная и воспитанная и фамилии известной,
за меня согласилась пойти!
— С тех пор, государь мой, — продолжал он после некоторого молчания, — с тех пор, по одному неблагоприятному случаю и по донесению неблагонамеренных лиц, —
чему особенно способствовала Дарья Францовна,
за то будто бы,
что ей в надлежащем почтении манкировали, — с тех пор дочь моя, Софья Семеновна, желтый билет принуждена была получить, и уже вместе с нами по случаю сему не могла оставаться.
Пришел я после обеда заснуть, так
что ж бы вы думали, ведь не вытерпела Катерина Ивановна:
за неделю еще с хозяйкой, с Амалией Федоровной, последним образом перессорились, а тут на чашку кофею позвала.
Ну, уж
что, кажется, во мне
за краса и какой я супруг?
Да! меня жалеть не
за что!
Прощаются же и теперь грехи твои мнози,
за то,
что возлюбила много…» И простит мою Соню, простит, я уж знаю,
что простит…
Особенно потешно смеялись они, когда Мармеладов, таскаемый
за волосы, кричал,
что это ему в наслаждение.
«Ну
что это
за вздор такой я сделал, — подумал он, — тут у них Соня есть, а мне самому надо».
—
За детей медью платят.
Что на копейки сделаешь! — продолжал он с неохотой, как бы отвечая собственным мыслям.
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда
за делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою,
чем очень удивлял прохожих.
И
что это она пишет мне: «Люби Дуню, Родя, а она тебя больше себя самой любит»; уж не угрызения ли совести ее самое втайне мучат,
за то,
что дочерью сыну согласилась пожертвовать.
«Гм, это правда, — продолжал он, следуя
за вихрем мыслей, крутившимся в его голове, — это правда,
что к человеку надо „подходить постепенно и осторожно, чтобы разузнать его“; но господин Лужин ясен.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни
за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Тяжело
за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки знаю,
что сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу,
чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого не уважает и с которым ей нечего делать, — навеки, из одной своей личной выгоды!
Вот в
чем вся наша штука-то и состоит:
за брата,
за мать продаст!
Девушка, кажется, очень мало уж понимала; одну ногу заложила
за другую, причем выставила ее гораздо больше,
чем следовало, и, по всем признакам, очень плохо сознавала,
что она на улице.
«Двадцать городовому, три Настасье
за письмо… — значит, Мармеладовым дал вчера копеек сорок семь али пятьдесят», — подумал он, для чего-то рассчитывая, но скоро забыл даже, для
чего и деньги вытащил из кармана.
Он всегда любил смотреть на этих огромных ломовых коней, долгогривых, с толстыми ногами, идущих спокойно, мерным шагом и везущих
за собою какую-нибудь целую гору, нисколько не надсаждаясь, как будто им с возами даже легче,
чем без возов.
— Папочка!
За что они… бедную лошадку… убили! — всхлипывает он, но дыхание ему захватывает, и слова криками вырываются из его стесненной груди.
Впоследствии, когда он припоминал это время и все,
что случилось с ним в эти дни, минуту
за минутой, пункт
за пунктом, черту
за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя, в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно казалось ему потом как бы каким-то предопределением судьбы его.
Опасаясь,
что старуха испугается того,
что они одни, и не надеясь,
что вид его ее разуверит, он взялся
за дверь и потянул ее к себе, чтобы старуха как-нибудь не вздумала опять запереться.
И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть,
что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже
за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому,
что он сделал.
Ни
за что на свете не пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла
за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться,
что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
— А вот
что: пойдемте-ка
за дворником; пусть он их сам разбудит.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), — у тебя там
что прошедшую ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место, куда заключали на определенный срок
за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз,
что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
— Илья Петрович! — начал было письмоводитель заботливо, но остановился выждать время, потому
что вскипевшего поручика нельзя было удержать иначе, как
за руки,
что он знал по собственному опыту.
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески…
что она совершенно во мне уверена и все… но
что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего
что она считала
за мной долгу.
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал,
что весь изломан, но сознание было при нем. Боялся он погони, боялся,
что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить
за ним; стало быть, во
что бы ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение… Куда же идти?
За этою стеной была улица, тротуар, слышно было, как шныряли прохожие, которых здесь всегда немало; но
за воротами его никто не мог увидать, разве зашел бы кто с улицы,
что, впрочем, очень могло случиться, а потому надо было спешить.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь,
что тебе досталось, из-за
чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Да вот
что еще, пожалуйста,
за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны.
Его плотно хлестнул кнутом по спине кучер одной коляски
за то,
что он чуть-чуть не попал под лошадей, несмотря на то,
что кучер раза три или четыре ему кричал.
«Но
за что же,
за что же… и как это можно!» — повторял он, серьезно думая,
что он совсем помешался.
Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если так, «потому
что… верно, все это из того же… из-за вчерашнего…
— Настасья…
за что били хозяйку?
— Сейчас… полчаса назад, Илья Петрович, надзирателя помощник, на лестнице…
За что он так ее избил? и… зачем приходил?..
— Скверно, брат, то,
что ты с самого начала не сумел взяться
за дело.
— Эвося! О
чем бредил? Известно, о
чем бредят… Ну, брат, теперь чтобы времени не терять,
за дело.
Но
за что же,
за какое дело? — он как будто бы теперь, как нарочно, и забыл.
— А
чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание,
что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту,
за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— А я
за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому
что его надо привлекать, а не отталкивать. Тем,
что оттолкнешь человека, — не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь знать, так у нас, пожалуй, и дело одно общее завязалось.
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого дома, является в контору и приносит ювелирский футляр с золотыми серьгами и рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего дня, примерно в начале девятого, — день и час! вникаешь? — работник красильщик, который и до этого ко мне на дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с золотыми сережками и с камушками, и просил
за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил,
что на панели поднял.
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька,
что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие,
за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не понимаю: к
чему же тут соленые огурцы и икра?
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право,
за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга.
За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово:
что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала,
что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает,
что он
за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.