Неточные совпадения
— Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с. Да за два прежних рубля с вас еще причитается по сему
же счету вперед двадцать копеек. А всего, стало быть, тридцать пять. Приходится
же вам
теперь всего получить за часы ваши рубль пятнадцать копеек. Вот получите-с.
Никогда до сих пор не входил он в распивочные, но
теперь голова его кружилась, и к тому
же палящая жажда томила его.
Проживаем
же теперь в угле, у хозяйки Амалии Федоровны Липпевехзель, а чем живем и чем платим, не ведаю.
Прощаются
же и
теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…» И простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит…
Она
же и разбудила его
теперь.
— Дура-то она дура, такая
же, как и я, а ты что, умник, лежишь, как мешок, ничего от тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а
теперь пошто ничего не делаешь?
Почему
же теперь соглашается?
Ясно, что
теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями, о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас
же, и поскорее.
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда,
теперь… помню. Да зачем, однако
же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно
теперь в голову? Это замечательно».
Время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая
же, как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась, чем представлялась
теперь во сне.
— Да что
же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал
же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера
же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера
же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Но зачем
же, спрашивал он всегда, зачем
же такая важная, такая решительная для него и в то
же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз
теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его?
Но почему именно
теперь пришлось ему выслушать именно такой разговор и такие мысли, когда в собственной голове его только что зародились… такие
же точно мысли?
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал, что будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то,
теперь чему я рад? — думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас
же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон и бред опять разом охватили его. Он забылся.
«Но что
же теперь с этим делать?
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та
же история, как тогда… А очень, однако
же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу
теперь зайти…»
Уж одно то показалось ему дико и чудно, что он на том
же самом месте остановился, как прежде, как будто и действительно вообразил, что может о том
же самом мыслить
теперь, как и прежде, и такими
же прежними темами и картинами интересоваться, какими интересовался… еще так недавно.
— Слышите: купца Вахрушина знает! — вскричал Разумихин. — Как
же не в понятии? А впрочем, я
теперь замечаю, что и вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.
Но за что
же, за какое дело? — он как будто бы
теперь, как нарочно, и забыл.
— Вижу, вижу; ну так как
же мы
теперь себя чувствуем, а? — обратился Зосимов к Раскольникову, пристально в него вглядываясь и усаживаясь к нему на диван, в ногах, где тотчас
же и развалился по возможности.
— Гм. Стало быть, всего только и есть оправдания, что тузили друг друга и хохотали. Положим, это сильное доказательство, но… Позволь
теперь: как
же ты сам-то весь факт объясняешь? Находку серег чем объясняешь, коли действительно он их так нашел, как показывает?
Я
же хотел только узнать
теперь, кто вы такой, потому что, видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
И если
теперь эта старуха-процентщица убита одним из общества более высшего, ибо мужики не закладывают золотых вещей, то чем
же объяснить эту с одной стороны распущенность цивилизованной части нашего общества?
— Это вот та самая старуха, — продолжал Раскольников, тем
же шепотом и не шевельнувшись от восклицания Заметова, — та самая, про которую, помните, когда стали в конторе рассказывать, а я в обморок-то упал. Что,
теперь понимаете?
— Попался наконец! Поймали воробушка. Стало быть, верили
же прежде, когда
теперь «больше, чем когда-нибудь, не верите»?
Он вышел, весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в котором между тем была часть нестерпимого наслаждения, — впрочем, мрачный, ужасно усталый. Лицо его было искривлено, как бы после какого-то припадка. Утомление его быстро увеличивалось. Силы его возбуждались и приходили
теперь вдруг, с первым толчком, с первым раздражающим ощущением, и так
же быстро ослабевали, по мере того как ослабевало ощущение.
— До чертиков допилась, батюшки, до чертиков, — выл тот
же женский голос, уже подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли. Пошла я
теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, — ан вот и грех вышел! Мещаночка, батюшка, наша мещаночка, подле живет, второй дом с краю, вот тут…
Ее тоже отделывали заново; в ней были работники; это его как будто поразило. Ему представлялось почему-то, что он все встретит точно так
же, как оставил тогда, даже, может быть, трупы на тех
же местах на полу. А
теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он прошел к окну и сел на подоконник.
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он
теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме
же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
Позвольте
же мне
теперь…способствовать… к отданию долга моему покойному другу.
— Брат, подумай, что ты говоришь! — вспыльчиво начала было Авдотья Романовна, но тотчас
же удержалась. — Ты, может быть,
теперь не в состоянии, ты устал, — кротко сказала она.
— А я так уверена, что он и завтра будет то
же говорить… об этом, — отрезала Авдотья Романовна и уж, конечно, это была загвоздка, потому что тут был пункт, о котором Пульхерия Александровна слишком боялась
теперь заговаривать.
На тревожный
же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит
теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо
же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
— Да, я
теперь сам вижу, что почти здоров, — сказал Раскольников, приветливо целуя мать и сестру, отчего Пульхерия Александровна тотчас
же просияла, — и уже не по-вчерашнему это говорю, — прибавил он, обращаясь к Разумихину и дружески пожимая его руку.
— Господи, Дунечка! — заговорила тотчас
же Пульхерия Александровна, как вышли на улицу, — вот ведь
теперь сама точно рада, что мы ушли; легче как-то. Ну, думала ли я вчера, в вагоне, что даже этому буду радоваться!
— А я об вас еще от покойника тогда
же слышала… Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не знал… А
теперь пришла… и как узнала вчера вашу фамилию… то и спросила сегодня: тут господин Раскольников где живет?.. И не знала, что вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
— Да как
же мог ты выйти, коли не в бреду? — разгорячился вдруг Разумихин. — Зачем вышел? Для чего?.. И почему именно тайком? Ну был ли в тебе тогда здравый смысл?
Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо тебе говорю!
— Но напротив
же, напротив! Если б у них была эта безмозглая мысль, так они бы всеми силами постарались ее припрятать и скрыть свои карты, чтобы потом поймать… А
теперь — это нагло и неосторожно!
Но… так как мы уже
теперь заговорили ясно (а это отлично, что заговорили, наконец, ясно, я рад!) — то уж я тебе прямо
теперь признаюсь, что давно это в них замечал, эту мысль, во все это время, разумеется, в чуть-чутошном только виде, в ползучем, но зачем
же хоть и в ползучем!
— То есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман. Не беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал бы так прямо высказываться, не дурак
же ведь я совсем. На этот счет открою вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою любовь к Авдотье Романовне, говорил, что был сам жертвой. Ну так знайте
же, что никакой я
теперь любви не ощущаю, н-никакой, так что мне самому даже странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал…
— Действительно, я человек развратный и праздный. А впрочем, ваша сестрица имеет столько преимуществ, что не мог
же и я не поддаться некоторому впечатлению. Но все это вздор, как
теперь и сам вижу.
Я желаю
теперь повидаться с Авдотьей Романовной, через ваше посредство и, пожалуй, в вашем
же присутствии, объяснить ей, во-первых, что от господина Лужина не только не будет ей ни малейшей выгоды, но даже наверно будет явный ущерб.
— Как
же, слышал-с. По первому слуху был уведомлен и даже приехал вам
теперь сообщить, что Аркадий Иванович Свидригайлов, немедленно после похорон супруги, отправился поспешно в Петербург. Так, по крайней мере, по точнейшим известиям, которые я получил.
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит
теперь от того, разъяснится ли и уладится ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня
же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить прощения.
— Сперва сказал, что не передам тебе ничего. Тогда он объявил, что будет сам, всеми средствами, доискиваться свидания. Он уверял, что страсть его к тебе была блажью и что он
теперь ничего к тебе не чувствует… Он не хочет, чтобы ты вышла за Лужина… Вообще
же говорил сбивчиво.
— Ура! — закричал Разумихин, —
теперь стойте, здесь есть одна квартира, в этом
же доме, от тех
же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами не сообщается, и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на первый раз и займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а там все уладится. А главное, можете все трое вместе жить, и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя?
— Они ведь на вас остались. Оно, правда, и прежде все было на вас, и покойник на похмелье к вам
же ходил просить. Ну, а
теперь вот что будет?
Но в то
же время он узнал
теперь, и узнал наверно, что хоть и тосковала она и боялась чего-то ужасно, принимаясь
теперь читать, но что вместе с тем ей мучительно самой хотелось прочесть, несмотря на всю тоску и на все опасения, и именно ему,чтоб он слышал, и непременно
теперь — « что бы там ни вышло потом!»…
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария
же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и
теперь знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».