Неточные совпадения
«О боже! как это все отвратительно! И неужели, неужели я…
нет, это вздор, это нелепость! — прибавил он решительно. — И неужели
такой ужас мог прийти мне в голову? На какую грязь способно, однако, мое сердце! Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко!.. И я, целый месяц…»
—
Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что
так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
—
Нет, не случалось, — отвечал Раскольников. — Это что
такое?
Платьев-то
нет у ней никаких… то есть никаких-с, а тут точно в гости собралась, приоделась, и не то чтобы что-нибудь, а
так, из ничего всё сделать сумеют: причешутся, воротничок там какой-нибудь чистенький, нарукавнички, ан совсем другая особа выходит, и помолодела и похорошела.
— Ну, а коли я соврал, — воскликнул он вдруг невольно, — коли действительно не подлец человек, весь вообще, весь род, то есть человеческий, то значит, что остальное все — предрассудки, одни только страхи напущенные, и
нет никаких преград, и
так тому и следует быть!..
Тут заинтересовало его вдруг: почему именно во всех больших городах человек не то что по одной необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в
таких частях города, где
нет ни садов, ни фонтанов, где грязь и вонь и всякая гадость.
— Да что вы
так смотрите, точно не узнали? — проговорил он вдруг тоже со злобой. — Хотите берите, а
нет — я к другим пойду, мне некогда.
— С вас вовсе не требуют
таких интимностей, милостисдарь, да и времени
нет, — грубо и с торжеством перебил было Илья Петрович, но Раскольников с жаром остановил его, хотя ему чрезвычайно тяжело стало вдруг говорить.
— А чего
такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался:
нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет.
Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь их логика.
— Врешь ты, деловитости
нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки
нет! Деловитость в сапогах ходит.
—
Нет, это не
так! — отозвался Зосимов.
—
Нет уж, это что же, — вдруг заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не знаю, как это
так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась…
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или
нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, — ну как же не он?
Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
А
нет, —
так и на кушетке уложу, — все-таки между нами полежишь…
«
Так идти, что ли, или
нет», — думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова.
—
Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, что Петр Петрович был
так добр, навестил тебя сегодня, — с некоторою робостию прибавила Пульхерия Александровна.
—
Нет, это не
так, маменька. Вы не вгляделись, вы все плакали. Он очень расстроен от большой болезни, — вот всему и причина.
— Ничего, ничего, ровно ничего этого
нет! Да она и не
такая совсем; к ней было Чебаров…
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль
нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть
так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!
—
Нет, не
так, — ответила Дуня.
— Ее-то? Теперь? Ах да… вы про нее!
Нет. Это все теперь точно на том свете… и
так давно. Да и все-то кругом точно не здесь делается…
— Ох,
нет,
нет! А вы, Дмитрий Прокофьич, придете обедать, будете
так добры?
— Предчувствие у меня
такое, Дуня. Ну, веришь иль
нет, как вошла она, я в ту же минуту и подумала, что тут-то вот главное-то и сидит…
—
Нет, брат, право, заметно. На стуле ты давеча сидел
так, как никогда не сидишь, как-то на кончике, и все тебя судорога дергала. Вскакивал ни с того ни с сего. То сердитый, а то вдруг рожа как сладчайший леденец отчего-то сделается. Краснел даже; особенно когда тебя пригласили обедать, ты ужасно покраснел.
— Ведь вот прорвался, барабанит! За руки держать надо, — смеялся Порфирий. — Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот
так же вчера вечером, в одной комнате, в шесть голосов, да еще пуншем напоил предварительно, — можете себе представить?
Нет, брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
—
Нет,
нет, не совсем потому, — ответил Порфирий. — Все дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные.
Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?
—
Нет, ты как-нибудь да увлекся! Тут ошибка. Я прочту… Ты увлекся! Ты не можешь
так думать… Прочту.
— Нет-с, это ведь я
так только интересуюсь, собственно для уразумения вашей статьи, в литературном только одном отношении-с…
—
Нет, не видал, да и квартиры
такой, отпертой, что-то не заметил… а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) —
так помню, что чиновник один переезжал из квартиры… напротив Алены Ивановны… помню… это я ясно помню… солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали… а красильщиков —
нет, не помню, чтобы красильщики были… да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
«
Нет, те люди не
так сделаны; настоящий властелин,кому все разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры, — а стало быть, и все разрешается.
Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!»
Но при сем не могу не заявить, что случаются иногда
такие подстрекательные «немки», что, мне кажется,
нет ни единого прогрессиста, который бы совершенно мог за себя поручиться.
— Я?
нет…
так… — пробормотал Свидригайлов, действительно как бы задумавшись.
— Ну уж это нет-с. А впрочем,
нет,
так и
нет,
так пусть и будет. А только десять тысяч — прекрасная штука, при случае. Во всяком случае, попрошу передать сказанное Авдотье Романовне.
— А почему ж бы и
нет? — улыбнувшись, сказал Свидригайлов, встал и взял шляпу, — я ведь не то чтобы
так уж очень желал вас беспокоить и, идя сюда, даже не очень рассчитывал, хотя, впрочем, физиономия ваша еще давеча утром меня поразила…
— Ах
нет, Петр Петрович, мы были очень обескуражены, — с особой интонацией поспешила заявить Пульхерия Александровна, — и если б сам бог, кажется, не послал нам вчера Дмитрия Прокофьича, то мы просто бы
так и пропали. Вот они, Дмитрий Прокофьич Разумихин, — прибавила она, рекомендуя его Лужину.
—
Нет, я, я более всех виновата! — говорила Дунечка, обнимая и целуя мать, — я польстилась на его деньги, но, клянусь, брат, я и не воображала, чтоб это был
такой недостойный человек! Если б я разглядела его раньше, я бы ни на что не польстилась! Не вини меня, брат!
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть книг действительно можно издать с несомненным успехом. Я и сам знаю одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет повести дело,
так в этом
нет и сомнения: дело смыслит… Впрочем, будет еще время вам сговориться…
— Ах,
нет, не говорите
так!..
—
Нет!
нет! Не может быть,
нет! — как отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто ее вдруг ножом ранили. — Бог, бог
такого ужаса не допустит!..
Нет-с, а
так, в виде факта, примерчик осмелюсь представить, —
так вот считай я, например, того, другого, третьего за преступника, ну зачем, спрошу, буду я его раньше срока беспокоить, хотя бы я и улики против него имел-с?
Нет, вы, я вижу, не совсем понимаете,
так я вам пояснее изображу-с: посади я его, например, слишком рано,
так ведь этим я ему, пожалуй, нравственную,
так сказать, опору придам, хе-хе! вы смеетесь?
—
Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные подвожу, — подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, — оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж
так самим богом устроена, что только комические мысли в других возбуждает; буффон-с; [Буффон — шут (фр. bouffon).] но я вам вот что скажу и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня, старика, человек еще молодой-с,
так сказать, первой молодости, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи.
Спору
нет, Раскольников успел уже себя и давеча слишком скомпрометировать, но до фактов все-таки еще не дошло; все еще это только относительно.
Нет, если б я выдал им за все это время, например, тысячи полторы на приданое, да на подарки, на коробочки там разные, несессеры, [Несессер — шкатулка со всем необходимым для дороги.] сердолики, материи и на всю эту дрянь, от Кнопа, [Кноп — владелец галантерейного магазина на Невском проспекте в Петербурге.] да из английского магазина,
так было бы дело почище и… покрепче!
— Всего только во втором, если судить по-настоящему! Да хоть бы и в четвертом, хоть бы в пятнадцатом, все это вздор! И если я когда сожалел, что у меня отец и мать умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечтал даже о том, что, если б они еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел бы
так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я бы им показал! Я бы их удивил! Право, жаль, что
нет никого!
В коммуне
таких ролей
нет.
— Я ровно ничего не подумаю… Я только
так спросил, и если у вас есть дело, то
нет ничего легче, как ее вызвать. Сейчас схожу. А сам, будьте уверены, вам мешать не стану.
Даже потом, впоследствии, когда она припоминала эту минуту, ей становилось и странно и чудно: почему именно она
так сразу увидела тогда, что
нет уже никаких сомнений?