Неточные совпадения
—
Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь, тут же на бульваре.
Как до скамейки дошла,
так и повалилась.
—
Как!
Вы здесь? — начал он с недоумением и
таким тоном,
как бы век был знаком, — а мне вчера еще
говорил Разумихин, что
вы все не в памяти. Вот странно! А ведь я был у
вас…
— Фу,
какие вы страшные вещи
говорите! — сказал, смеясь, Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я
вам скажу, по-моему, не только нам с
вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Ах, не знаете? А я думала,
вам все уже известно.
Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я
вас считаю
как бы за провидение наше, а потому
так и убеждена была, что
вам уже все известно. Я
вас как за родного считаю… Не осердитесь, что
так говорю. Ах, боже мой, что это у
вас правая рука! Ушибли?
— Я иногда слишком уж от сердца
говорю,
так что Дуня меня поправляет… Но, боже мой, в
какой он каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за комнату? Послушайте,
вы говорите, он не любит сердца выказывать,
так что я, может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли
вы меня, Дмитрий Прокофьич?
Как мне с ним? Я, знаете, совсем
как потерянная хожу.
— Совсем тебе не надо, оставайся! Зосимов ушел,
так и тебе надо. Не ходи… А который час? Есть двенадцать?
Какие у тебя миленькие часы, Дуня! Да что
вы опять замолчали? Все только я да я
говорю…
— И прекрасно, Дунечка. Ну, уж
как вы там решили, — прибавила Пульхерия Александровна, —
так уж пусть и будет. А мне и самой легче: не люблю притворяться и лгать; лучше будем всю правду
говорить… Сердись, не сердись теперь Петр Петрович!
—
Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая руку. — Очень, очень рад знакомству. А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-таки и напишите,
как я
вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Все и устроим…
поговорим…
Вы же,
как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
— Но
вы действительно, действительно сумасшедший! — вскричал Раскольников, не столько даже рассерженный, сколько удивленный. —
Как смеете
вы так говорить!
—
Какое право
вы имеете
так говорить с ней! — горячо вступилась Пульхерия Александровна, — чем
вы можете протестовать? И
какие это ваши права? Ну, отдам я
вам,
такому, мою Дуню? Подите, оставьте нас совсем! Мы сами виноваты, что на несправедливое дело пошли, а всех больше я…
—
Вы, кажется,
говорили вчера, что желали бы спросить меня… форменно… о моем знакомстве с этой… убитой? — начал было опять Раскольников, — «ну зачем я вставил кажется? — промелькнуло в нем
как молния. — Ну зачем я
так беспокоюсь о том, что вставил это кажется?» — мелькнула в нем тотчас же другая мысль
как молния.
— Да
как же, вот этого бедного Миколку
вы ведь
как, должно быть, терзали и мучили, психологически-то, на свой манер, покамест он не сознался; день и ночь, должно быть, доказывали ему: «ты убийца, ты убийца…», — ну, а теперь,
как он уж сознался,
вы его опять по косточкам разминать начнете: «Врешь, дескать, не ты убийца! Не мог ты им быть! Не свои ты слова
говоришь!» Ну,
так как же после этого должность не комическая?
— Чтоб удивить-то! Хе-хе! Ну, это пускай будет,
как вам угодно, — перебил Петр Петрович, — а вот что скажите-ка: ведь
вы знаете эту дочь покойника-то, щупленькая
такая! Ведь это правда совершенная, что про нее
говорят, а?
И хоть я и далеко стоял, но я все, все видел, и хоть от окна действительно трудно разглядеть бумажку, — это
вы правду
говорите, — но я, по особому случаю, знал наверно, что это именно сторублевый билет, потому что, когда
вы стали давать Софье Семеновне десятирублевую бумажку, — я видел сам, —
вы тогда же взяли со стола сторублевый билет (это я видел, потому что я тогда близко стоял, и
так как у меня тотчас явилась одна мысль, то потому я и не забыл, что у
вас в руках билет).
— Да что
вы, Родион Романыч,
такой сам не свой? Право! Слушаете и глядите, а
как будто и не понимаете.
Вы ободритесь. Вот дайте
поговорим: жаль только, что дела много и чужого и своего… Эх, Родион Романыч, — прибавил он вдруг, — всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с… Прежде всего!
—
Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первый же вопрос и отказываетесь отвечать, — заметил Свидригайлов с улыбкой. —
Вам все кажется, что у меня какие-то цели, а потому и глядите на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но
как я ни желаю сойтись с
вами, я все-таки не возьму на себя труда разуверять
вас в противном. Ей-богу, игра не стоит свеч, да и говорить-то с
вами я ни о чем
таком особенном не намеревался.
— Понимаю (
вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то много и не
говорите); понимаю,
какие у
вас вопросы в ходу: нравственные, что ли? вопросы гражданина и человека? А
вы их побоку; зачем они
вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще и гражданин и человек? А коли
так,
так и соваться не надо было; нечего не за свое дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль не хочется?
Я
говорил только к тому, что на совести вашей ровно ничего не останется, если бы даже… если бы даже
вы и захотели спасти вашего брата добровольно,
так,
как я
вам предлагаю.
— Ну да, недавно приехал, жены лишился, человек поведения забубенного, и вдруг застрелился, и
так скандально, что представить нельзя… оставил в своей записной книжке несколько слов, что он умирает в здравом рассудке и просит никого не винить в его смерти. Этот деньги,
говорят, имел.
Вы как же изволите знать?
Неточные совпадения
Анна Андреевна.
Как можно-с!
Вы это
так изволите
говорить, для комплимента. Прошу покорно садиться.
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что
вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня
такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)
Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли
вы мне дать триста рублей взаймы?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и
вы! не нашли другого места упасть! И растянулся,
как черт знает что
такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
— Конституция, доложу я
вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не
такое уж пугало,
как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я
вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
— Ах,
какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал.
Вы оттого
говорите, что не простит, что
вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно
такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.