Неточные совпадения
И прохладно так, и чудесная-чудесная такая голубая
вода, холодная, бежит по разноцветным камням и по такому чистому
с золотыми блестками песку…
Когда он очнулся, то увидал, что сидит на стуле, что его поддерживает справа какой-то человек, что слева стоит другой человек
с желтым стаканом, наполненным желтою
водою, и что Никодим Фомич стоит перед ним и пристально глядит на него; он встал со стула.
Это было уже давно решено: «Бросить все в канаву, и концы в
воду, и дело
с концом». Так порешил он еще ночью, в бреду, в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти: «Поскорей, поскорей, и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
Но и подумать нельзя было исполнить намерение: или плоты стояли у самых сходов, и на них прачки мыли белье, или лодки были причалены, и везде люди так и кишат, да и отовсюду
с набережных, со всех сторон, можно видеть, заметить: подозрительно, что человек нарочно сошел, остановился и что-то в
воду бросает.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил
с себя шинель, сапоги и кинулся в
воду. Работы было немного: утопленницу несло
водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не говорила.
Народ расходился, полицейские возились еще
с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел на все
с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «Нет, гадко…
вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
–…У ней, впрочем, и всегда была эта… привычка, и как только пообедала, чтобы не запоздать ехать, тотчас же отправилась в купальню… Видишь, она как-то там лечилась купаньем; у них там ключ холодный есть, и она купалась в нем регулярно каждый день, и как только вошла в
воду, вдруг
с ней удар!
Как: из-за того, что бедный студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни
с бредом, уже, может быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену и шесть месяцев у себя в углу никого не видавший, в рубище и в сапогах без подметок, — стоит перед какими-то кварташками [Кварташка — ироническое от «квартальный надзиратель».] и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед носом, просроченный вексель
с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, [Реомюр, Рене Антуан (1683–1757) — изобретатель спиртового термометра, шкала которого определялась точками кипения и замерзания
воды.
Все-таки для него составляло вопрос: почему она так слишком уже долго могла оставаться в таком положении и не сошла
с ума, если уж не в силах была броситься в
воду?
— Батюшка, испейте, — шептал он, бросаясь к нему
с графином, — авось поможет… — Испуг и самое участие Порфирия Петровича были до того натуральны, что Раскольников умолк и
с диким любопытством стал его рассматривать.
Воды, впрочем, он не принял.
По обыкновению своему, он, оставшись один,
с двадцати шагов впал в глубокую задумчивость. Взойдя на мост, он остановился у перил и стал смотреть на
воду.
— Авдотья Романовна, что
с вами, очнитесь! Вот
вода. Отпейте один глоток…
Он начинал дрожать и одну минуту
с каким-то особенным любопытством и даже
с вопросом посмотрел на черную
воду Малой Невы.
— А ты не думаешь, сестра, что я просто струсил
воды? — спросил он
с безобразною усмешкой, заглядывая в ее лицо.
—
С вами дурно, стул! Вот, сядьте на стул, садитесь!
Воды!
Раскольников опустился на стул, но не спускал глаз
с лица весьма неприятно удивленного Ильи Петровича. Оба
с минуту смотрели друг на друга и ждали. Принесли
воды.
Раскольников отвел рукой
воду и тихо,
с расстановками, но внятно проговорил...
Он не думал уже о том, как этот ливень испортит гипподром, но теперь радовался тому, что, благодаря этому дождю, наверное застанет ее дома и одну, так как он знал, что Алексей Александрович, недавно вернувшийся
с вод, не переезжал из Петербурга.
В суровом молчании, как жрецы, двигались повара; их белые колпаки на фоне почерневших стен придавали работе характер торжественного служения; веселые, толстые судомойки у бочек
с водой мыли посуду, звеня фарфором и серебром; мальчики, сгибаясь под тяжестью, вносили корзины, полные рыб, устриц, раков и фруктов.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я
с тобою, дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)Что это за суп? Ты просто
воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я не хочу этого супу, дай мне другого.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
Догнал коня — за холку хвать! // Вскочил и на луг выехал // Детина: тело белое, // А шея как смола; //
Вода ручьями катится //
С коня и
с седока.
Ой ласточка! ой глупая! // Не вей гнезда под берегом, // Под берегом крутым! // Что день — то прибавляется //
Вода в реке: зальет она // Детенышей твоих. // Ой бедная молодушка! // Сноха в дому последняя, // Последняя раба! // Стерпи грозу великую, // Прими побои лишние, // А
с глазу неразумного // Младенца не спускай!..
— Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже
с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..