Неточные совпадения
Другой доктор, старик Вильямсон, сидел у стола, щурясь на огонь свечи, и осторожно писал что-то, Вера Петровна размешивала в стакане мутную
воду, бегала горничная
с куском льда на тарелке и молотком в руке.
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь, темная яма, наполненная взволнованной
водой, он слышал холодный плеск
воды и видел две очень красные руки; растопыривая пальцы, эти руки хватались за лед на краю, лед обламывался и хрустел. Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая голова
с огромными глазами на окровавленном лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над
водою трепетали маленькие, красные руки. Клим слышал хриплый вой...
С трудом отстегнув ремень ноющей рукой, он бросил его в
воду, — Борис поймал конец ремня, потянул его и легко подвинул Клима по льду ближе к
воде, — Клим, взвизгнув, закрыл глаза и выпустил из руки ремень.
Белый пепел падал на лицо и быстро таял, освежая кожу, Клим сердито сдувал капельки
воды с верхней губы и носа, ощущая, что несет в себе угнетающую тяжесть, жуткое сновидение, которое не забудется никогда.
В саду стало тише, светлей, люди исчезли, растаяли; зеленоватая полоса лунного света отражалась черною
водою пруда, наполняя сад дремотной, необременяющей скукой. Быстро подошел человек в желтом костюме, сел рядом
с Климом, тяжко вздохнув, снял соломенную шляпу, вытер лоб ладонью, посмотрел на ладонь и сердито спросил...
Видел он и то, что его уединенные беседы
с Лидией не нравятся матери. Варавка тоже хмурился, жевал бороду красными губами и говорил, что птицы вьют гнезда после того, как выучатся летать. От него веяло пыльной скукой, усталостью, ожесточением. Он являлся домой измятый, точно после драки. Втиснув тяжелое тело свое в кожаное кресло, он пил зельтерскую
воду с коньяком, размачивал бороду и жаловался на городскую управу, на земство, на губернатора. Он говорил...
Раза два-три Иноков, вместе
с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате
воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
На
воде пруда, рядом
с белым пятном его тужурки, вдруг явилось темное пятно, и в ту же секунду бабий голос обиженно спросил его...
Посидев еще минуты две, Клим простился и пошел домой. На повороте дорожки он оглянулся: Дронов еще сидел на скамье, согнувшись так, точно он собирался нырнуть в темную
воду пруда. Клим Самгин
с досадой ткнул землю тростью и пошел быстрее.
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной
воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо большое, квадратное лицо
с желтыми, расплывшимися глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут
с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
С полчаса Клим греб против течения, девушки молчали, прислушиваясь, как хрупко плещет под ударами весел темная
вода. Небо все богаче украшалось звездами. Берега дышали пьяненьким теплом весны. Алина, вздохнув, сказала...
С одной стороны черной полосы
воды возвышались рыжие бугры песка,
с другой неподвижно торчала щетина кустов. Алина указала рукою на берег...
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой,
с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на
воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу
с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек
с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался
с реки, и сквозь него, на светлой
воде, Клим видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в белой рубашке
с расстегнутым воротом,
с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию
с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Он сказал это так убедительно,
с таким вдохновенным лицом, что все бесшумно подвинулись к берегу и, казалось, даже розовато-золотая
вода приостановила медленное свое течение. Глубоко пронзая песок деревяшкой, мужик заковылял к мельнице. Алина, вздрогнув, испуганно прошептала...
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над
водою деревяшка
с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал головою,
с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По вискам, по лбу, из-под глаз струились капли
воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал
воду с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
Утром подул горячий ветер, встряхивая сосны, взрывая песок и серую
воду реки. Когда Варавка, сняв шляпу, шел со станции, ветер забросил бороду на плечо ему и трепал ее. Борода придала краснолицей, лохматой голове Варавки сходство
с уродливым изображением кометы из популярной книжки по астрономии.
Ручной чижик, серенький
с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился на цветы, щипал листья, качаясь на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа, билась о стекло, влетал в клетку и пил
воду, высоко задирая смешной носишко.
Листья, сорванные ветром, мелькали в воздухе, как летучие мыши, сыпался мелкий дождь,
с крыш падали тяжелые капли, барабаня по шелку зонтика, сердито ворчала
вода в проржавевших водосточных трубах. Мокрые, хмуренькие домики смотрели на Клима заплаканными окнами. Он подумал, что в таких домах удобно жить фальшивомонетчикам, приемщикам краденого и несчастным людям. Среди этих домов забыто торчали маленькие церковки.
— Адский пейзаж
с черненькими фигурами недожаренных грешников. Железные горы, а на них жалкая трава, как зеленая ржавчина. Знаешь, я все более не люблю природу, — заключила она свой отчет, улыбаясь и подчеркнув слово «природа» брезгливой гримасой. — Эти горы,
воды, рыбы — все это удивительно тяжело и глупо. И — заставляет жалеть людей. А я — не умею жалеть.
— Ну-с, что же будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей
воды нужно, белья. Нужно было отвезти его в больницу, а не сюда…
— Не могу, — сказала она, покачиваясь, как будто выбирая место, куда упасть. Рукава ее блузы закатаны до локтей,
с мокрой юбки на пол шлепались капли
воды.
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой.
С мокрых волос его текла
вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть
воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз;
вода потекла по груди, не смывая
с нее темных пятен.
— Совсем сбрендил паренек, — неодобрительно сказала она, косясь на Диомидова. — Из простых, а — нежный.
С капризом. Взял да и выплеснул на Лидочку ковш
воды…
Оформилась она не скоро, в один из ненастных дней не очень ласкового лета. Клим лежал на постели, кутаясь в жидкое одеяло, набросив сверх его пальто. Хлестал по гулким крышам сердитый дождь, гремел гром, сотрясая здание гостиницы, в щели окон свистел и фыркал мокрый ветер. В трех местах
с потолка на пол равномерно падали тяжелые капли
воды, от которой исходил запах клеевой краски и болотной гнили.
Через вершины старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало на поверхности
воды; за рекою, на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше
с земли поднимались пышные облака.
— Наивность, батенька! Еврей есть еврей, и это
с него
водой не смоешь, как ее ни святи, да-с! А мужик есть мужик. Природа равенства не знает, и крот петуху не товарищ, да-с! — сообщил он тихо и торжественно.
— В Крыму был один социалист, так он ходил босиком, в парусиновой рубахе, без пояса,
с расстегнутым воротом; лицо у него детское, хотя
с бородкой, детское и обезьянье. Он возил
воду в бочке, одной старушке толстовке…
Через минуту вошла
с графином
воды на подносе Анфимьевна; Сомова, наливая
воду в стакан, высоко подняла графин, и Клим слышал, как она что-то шепчет сквозь бульканье
воды. Он испуганно оглянулся.
— Дайте стакан
воды,
с вареньем, если найдется, а то — кусочек сахару.
—
С такими глазами вам, русалка, надо бы жить не в
воде, а в огне, например — в аду.
Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару.
С нелепой быстротой он бросал в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и пил содовую
воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Жена, нагнувшись, подкладывала к ногам его бутылки
с горячей
водой. Самгин видел на белом фоне подушки черноволосую, растрепанную голову, потный лоб, изумленные глаза, щеки, густо заросшие черной щетиной, и полуоткрытый рот, обнаживший мелкие, желтые зубы.
Было тепло, тихо, только колеса весело расплескивали красноватую
воду неширокой реки, посылая к берегам вспененные волны, — они делали пароход еще более похожим на птицу
с огромными крыльями.
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков.
С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая в
воде, на отмелях. В третьем классе, на корме парохода, тоже играли, пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
«Один из студентов, возвращенных из Сибири, устроил здесь какие-то идиотские радения
с гимназистками: гасил в комнате огонь, заставлял капать
воду из умывальника в медный таз и под равномерное падение капель в темноте читал девицам эротические и мистические стишки. Этим он доводил девчонок до истерики, а недавно оказалось, что одна из них, четырнадцати лет, беременна».
Любаша вдруг выскочила из кресла, шагнула и, взмахнув руками, точно бросаясь в
воду, повалилась; если б Самгин не успел поддержать ее, она бы
с размаха ударилась о́ пол лицом. Варвара и Татьяна взяли ее под руки и увели.
—
С этим можно согласиться. Химический процесс гниения — революционный процесс. И так как декадентство есть явный признак разложения буржуазии, то все эти «Скорпионы», «Весы» — и как их там? — они льют
воду на нашу мельницу в конце концов.
Он воткнул горлышко бутылки в рот себе, запрокинул голову, и густейшая борода его судорожно затряслась. Пил он до слез, потом швырнул недопитую бутылку в
воду, вздрогнул,
с отвращением потряс головой и снова закричал...
За ним так же торопливо и озабоченно шли другие видные члены «Союза русского народа»: бывший парикмахер, теперь фабрикант «искусственных минеральных
вод» Бабаев; мясник Коробов; ассенизатор Лялечкин; банщик Домогайлов; хозяин скорняжной мастерской Затиркин, непобедимый игрок в шашки, человек плоскогрудый, плосколицый,
с равнодушными глазами.
Там на спинках скамеек сидели воробьи, точно старенькие люди; по черноватой
воде пруда плавал желтый лист тополей, напоминая ладони
с обрубленными пальцами.
Клим разделся, прошел на огонь в неприбранную комнату; там на столе горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая
воду из-под крышки и обливаясь ею, стояла немытая посуда, тарелки
с расковырянными закусками, бутылки, лежала раскрытая книга.
Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов
с бинтом в руках и горничная Настя
с тазом
воды; студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза, начал выть.
Клим остался
с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной
водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
Она
с разбега бросилась на диван и, рыдая, стала топать ногами, удивительно часто. Самгин искоса взглянул на расстегнутый ворот ее кофты и, вздохнув, пошел за
водой.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи,
с темной зелени деревьев падали голубые капли
воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Дождь сыпался все гуще, пространство сокращалось, люди шумели скупее, им вторило плачевное хлюпанье
воды в трубах водостоков, и весь шум одолевал бойкий торопливый рассказ человека
с креслом на голове; половина лица его, приплюснутая тяжестью, была невидима, виден был только нос и подбородок, на котором вздрагивала черная, курчавая бороденка.
Серебряная струя
воды выгоняла из-под крыши густейшие облака бархатного дыма, все было необыкновенно оживлено, весело, и Самгин почувствовал себя отлично. Когда подошел к нему Безбедов, облитый
водою с головы до ног, голый по пояс, он спросил его...
Чувствовалось, что Безбедов искренно огорчен, а не притворяется. Через полчаса огонь погасили, двор опустел, дворник закрыл ворота; в память о неудачном пожаре остался горький запах дыма, лужи
воды, обгоревшие доски и, в углу двора, белый обшлаг рубахи Безбедова. А еще через полчаса Безбедов, вымытый,
с мокрой головою и надутым, унылым лицом, сидел у Самгина, жадно пил пиво и, поглядывая в окно на первые звезды в черном небе, бормотал...