Неточные совпадения
Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про
всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела,
все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и
при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, — нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.
Ни словечка
при этом не вымолвила, хоть бы взглянула, а взяла только наш большой драдедамовый [Драдедам — тонкое (дамское) сукно.] зеленый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову и лицо и легла на кровать лицом к стенке, только плечики да тело
все вздрагивают…
О, тут мы
при случае и нравственное чувство наше придавим; свободу, спокойствие, даже совесть,
все,
все на толкучий рынок снесем.
Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и
весь процесс
всего представления бывают
при этом до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими
всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же художник, как Пушкин или Тургенев.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает
все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже
при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же такая важная, такая решительная для него и в то же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам,
при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на
всю судьбу его?
Дойдя до таких выводов, он решил, что с ним лично, в его деле, не может быть подобных болезненных переворотов, что рассудок и воля останутся
при нем, неотъемлемо, во
все время исполнения задуманного, единственно по той причине, что задуманное им — «не преступление»…
И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить
все трудности своего положения,
все отчаяние,
все безобразие и
всю нелепость его, понять
при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может быть, что он бросил бы
все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что
весь изломан, но сознание было
при нем. Боялся он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало быть, во что бы ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение… Куда же идти?
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там
при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со
всеми твоими делами познакомился; со
всеми, братец, со
всеми,
все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде
всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по
всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что
все, что он показал
при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Если убили они, или только один Николай, и
при этом ограбили сундуки со взломом, или только участвовали чем-нибудь в грабеже, то позволь тебе задать
всего только один вопрос: сходится ли подобное душевное настроение, то есть взвизги, хохот, ребяческая драка под воротами, — с топорами, с кровью, с злодейскою хитростью, осторожностью, грабежом?
— Ваша мамаша, еще в бытность мою
при них, начала к вам письмо. Приехав сюда, я нарочно пропустил несколько дней и не приходил к вам, чтоб уж быть вполне уверенным, что вы извещены обо
всем; но теперь, к удивлению моему…
Между тем Раскольников, слегка было оборотившийся к нему
при ответе, принялся вдруг его снова рассматривать пристально и с каким-то особенным любопытством, как будто давеча еще не успел его рассмотреть
всего или как будто что-то новое в нем его поразило: даже приподнялся для этого нарочно с подушки.
Я ведь и заговорил с целию, а то мне
вся эта болтовня-себятешение,
все эти неумолчные, беспрерывные общие места и
все то же да
все то же до того в три года опротивели, что, ей-богу, краснею, когда и другие-то, не то что я,
при мне говорят.
В контору надо было идти
все прямо и
при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
— Я останусь
при нем! — вскричал Разумихин, — ни на минуту его не покину, и к черту там
всех моих, пусть на стены лезут! Там у меня дядя президентом.
Заметив еще
при входе, как ослепительно хороша собою Авдотья Романовна, он тотчас же постарался даже не примечать ее вовсе, во
все время визита, и обращался единственно к Пульхерии Александровне.
При слове «помешанный», неосторожно вырвавшемся у заболтавшегося на любимую тему Зосимова,
все поморщились. Раскольников сидел, как бы не обращая внимания, в задумчивости и с странною улыбкой на бледных губах. Он что-то продолжал соображать.
Он не то что сбивался, а так, как будто торопился и избегал ее взглядов. Соня дала свой адрес и
при этом покраснела.
Все вместе вышли.
В углу на стуле сидел Заметов, привставший
при входе гостей и стоявший в ожидании, раздвинув в улыбку рот, но с недоумением и даже как будто с недоверчивостью смотря на
всю сцену, а на Раскольникова даже с каким-то замешательством.
Но эта-то самая случайность, эта некоторая развитость и
вся предыдущая жизнь ее могли бы, кажется, сразу убить ее
при первом шаге на отвратительной дороге этой.
Передумав
все это теперь и готовясь к новому бою, он почувствовал вдруг, что дрожит, — и даже негодование закипело в нем
при мысли, что он дрожит от страха перед ненавистным Порфирием Петровичем.
— Да-да-да! Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась
при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от
всех стен и углов.
Но ведь вот что
при этом, добрейший Родион Романович, наблюдать следует: ведь общего-то случая-с, того самого, на который
все юридические формы и правила примерены и с которого они рассчитаны и в книжки записаны, вовсе не существует-с, по тому самому, что всякое дело, всякое, хоть, например, преступление, как только оно случится в действительности, тотчас же и обращается в совершенно частный случай-с; да иногда ведь в какой: так-таки ни на что прежнее не похожий-с.
Потом,
при воспоминании об этой минуте, Раскольникову представлялось
все в таком виде...
Пуще
всего боялся он, вот уже несколько лет, обличения, и это было главнейшим основанием его постоянного, преувеличенного беспокойства, особенно
при мечтах о перенесении деятельности своей в Петербург.
В коммуне эта роль изменит
всю теперешнюю свою сущность, и что здесь глупо, то там станет умно, что здесь,
при теперешних обстоятельствах, неестественно, то там станет совершенно естественно.
Может быть, тут
всего более имела влияния та особенная гордость бедных, вследствие которой
при некоторых общественных обрядах, обязательных в нашем быту для
всех и каждого, многие бедняки таращатся из последних сил и тратят последние сбереженные копейки, чтобы только быть «не хуже других» и чтобы «не осудили» их как-нибудь те другие.
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно
при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось бы,
всеми на свете оставлена, показать
всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже не для такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе не для того готовилась, чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
Амалия Ивановна не снесла и тотчас же заявила, что ее «фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны шеловек и обе рук по карман ходиль и
всё делал этак: пуф! пуф!», и чтобы действительнее представить своего фатера, Амалия Ивановна привскочила со стула, засунула свои обе руки в карманы, надула щеки и стала издавать какие-то неопределенные звуки ртом, похожие на пуф-пуф,
при громком хохоте
всех жильцов, которые нарочно поощряли Амалию Ивановну своим одобрением, предчувствуя схватку.
Да и
все как-то притихли, мало-помалу,
при его появлении.
Он был, по-видимому, тверд и спокоен.
Всем как-то ясно стало,
при одном только взгляде на него, что он действительно знает, в чем дело, и что дошло до развязки.
Он тотчас же написал моей матери записку и уведомил ее, что я отдал
все деньги не Катерине Ивановне, а Софье Семеновне, и
при этом в самых подлых выражениях упомянул о… о характере Софьи Семеновны, то есть намекнул на характер отношений моих к Софье Семеновне.
При этом я прибавил, что он, Петр Петрович Лужин, со
всеми своими достоинствами, не стоит одного мизинца Софьи Семеновны, о которой он так дурно отзывается.
Я вижу, что вас тоже
все это чрезвычайно интересует, и почту за долг,
при первом удобном случае, по
всем пунктам удовлетворить ваше любопытство.
Бедная Марфа Петровна тоже ужасно поддавалась на лесть, и если бы только я захотел, то, конечно, отписал бы
все ее имение на себя еще
при жизни.
Пуще же
всего тщеславие, гордость и тщеславие, а впрочем, бог его знает, может, и
при хороших наклонностях…
Я сам хотел добра людям и сделал бы сотни, тысячи добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости, так как
вся эта мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется,
при неудаче…
(
При неудаче
все кажется глупо!)
Вместо попыток разъяснения его душевного настроения и вообще
всей внутренней его жизни стояли одни факты, то есть собственные слова его, подробные известия о состоянии его здоровья, чего он пожелал тогда-то
при свидании, о чем попросил ее, что поручил ей, и прочее.