Неточные совпадения
Но в комнате
не было ничего особенного.
— То
есть безнадежно вполне-с, заранее зная, что из сего
ничего не выйдет.
Платьев-то нет у ней никаких… то
есть никаких-с, а тут точно в гости собралась, приоделась, и
не то чтобы что-нибудь, а так, из
ничего всё сделать сумеют: причешутся, воротничок там какой-нибудь чистенький, нарукавнички, ан совсем другая особа выходит, и помолодела и похорошела.
В самой же комнате
было всего только два стула и клеенчатый очень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол, некрашеный и
ничем не покрытый.
Когда Раскольников вдруг увидел ее, какое-то странное ощущение, похожее на глубочайшее изумление, охватило его, хотя во встрече этой
не было ничего изумительного.
Дело
было самое обыкновенное и
не заключало в себе
ничего такого особенного.
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека
не было. Говорят: «долг, совесть», — я
ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе еще задам один вопрос. Слушай!
Что же касается до того, где достать топор, то эта мелочь его нисколько
не беспокоила, потому что
не было ничего легче.
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало
быть,
ничего не могло
быть видно.
Но
не было ничего, кажется, никаких следов; только на том месте, где панталоны внизу осеклись и висели бахромой, на бахроме этой оставались густые следы запекшейся крови.
Настасья, стало
быть,
ничего издали
не могла приметить, слава богу!» Тогда с трепетом распечатал он повестку и стал читать; долго читал он и наконец-то понял.
Это
был помощник квартального надзирателя, с горизонтально торчавшими в обе стороны рыжеватыми усами и с чрезвычайно мелкими чертами лица,
ничего, впрочем, особенного, кроме некоторого нахальства,
не выражавшими.
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого
не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее, то
есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что
ничего мне
не надо, слышишь, совсем
ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
Он пришел к себе уже к вечеру, стало
быть, проходил всего часов шесть. Где и как шел обратно,
ничего он этого
не помнил. Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь, он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас же забылся…
Пашенька без него
ничего бы
не выдумала, уж очень стыдлива; ну, а деловой человек
не стыдлив и первым делом, разумеется, предложил вопрос:
есть ли надежда осуществить векселек?
Сообразив, должно
быть, по некоторым, весьма, впрочем, резким, данным, что преувеличенно-строгою осанкой здесь, в этой «морской каюте», ровно
ничего не возьмешь, вошедший господин несколько смягчился и вежливо, хотя и
не без строгости, произнес, обращаясь к Зосимову и отчеканивая каждый слог своего вопроса...
Раскольников пошевелился и хотел
было что-то сказать; лицо его выразило некоторое волнение. Петр Петрович приостановился, выждал, но так как
ничего не последовало, то и продолжал...
Но лодки
было уж
не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы
было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница
была вытащена. Ее положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она
ничего не говорила.
Но
ничто не отозвалось ниоткуда; все
было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного…
—
Ничего,
ничего, ровно
ничего этого нет! Да она и
не такая совсем; к ней
было Чебаров…
«Конечно, — пробормотал он про себя через минуту, с каким-то чувством самоунижения, — конечно, всех этих пакостей
не закрасить и
не загладить теперь никогда… а стало
быть, и думать об этом нечего, а потому явиться молча и… исполнить свои обязанности… тоже молча, и… и
не просить извинения, и
ничего не говорить, и… и уж, конечно, теперь все погибло!»
Она ужасно рада
была, что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша, ни на кого
не глядя,
ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
— Ей-богу,
не знаю, чего он на меня взбесился. Я сказал ему только дорогой, что он на Ромео похож, и… и доказал, и больше
ничего, кажется,
не было.
—
Не совсем так, это правда, — тотчас же согласился Разумихин, торопясь и разгорячаясь, по обыкновению. — Видишь, Родион: слушай и скажи свое мнение. Я хочу. Я из кожи лез вчера с ними и тебя поджидал; я и им про тебя говорил, что придешь… Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление
есть протест против ненормальности социального устройства — и только, и
ничего больше, и никаких причин больше
не допускается, — и
ничего!..
— Стой! — закричал Разумихин, хватая вдруг его за плечо, — стой! Ты наврал! Я надумался: ты наврал! Ну какой это подвох? Ты говоришь, что вопрос о работниках
был подвох? Раскуси: ну если б это ты сделал, мог ли б ты проговориться, что видел, как мазали квартиру… и работников? Напротив:
ничего не видал, если бы даже и видел! Кто ж сознается против себя?
То
есть не подумайте, чтоб я опасался чего-нибудь там этакого: все это произведено
было в совершенном порядке и в полной точности: медицинское следствие обнаружило апоплексию, происшедшую от купания сейчас после плотного обеда, с выпитою чуть
не бутылкой вина, да и
ничего другого и обнаружить оно
не могло…
Я бы, может, теперь в экспедицию на Северный полюс поехал, потому j’ai le vin mauvais, [я в пьяном виде нехорош (фр.).] и
пить мне противно, а кроме вина
ничего больше
не остается.
Я
было хотел начать, и
ничего не вышло.
— Сперва сказал, что
не передам тебе
ничего. Тогда он объявил, что
будет сам, всеми средствами, доискиваться свидания. Он уверял, что страсть его к тебе
была блажью и что он теперь
ничего к тебе
не чувствует… Он
не хочет, чтобы ты вышла за Лужина… Вообще же говорил сбивчиво.
—
Ничего, я приду, я
буду ходить! — пробормотал он вполголоса, точно
не вполне сознавая, о чем хочет сказать, и вышел из комнаты.
— Ее? Да ка-а-ак же! — протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. — Ах! вы ее… Если б вы только знали. Ведь она совсем как ребенок… Ведь у ней ум совсем как помешан… от горя. А какая она умная
была… какая великодушная… какая добрая! Вы
ничего,
ничего не знаете… ах!
— Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж? Вы
ничего,
ничего не знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна
быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого
не сделает. Она сама
не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо
было в людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— А вам разве
не жалко?
Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще
ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать
было больно!
Лицо Сони вдруг страшно изменилось: по нем пробежали судороги. С невыразимым укором взглянула она на него, хотела
было что-то сказать, но
ничего не могла выговорить и только вдруг горько-горько зарыдала, закрыв руками лицо.
— Никто
ничего не поймет из них, если ты
будешь говорить им, — продолжал он, — а я понял. Ты мне нужна, потому я к тебе и пришел.
Но
ничего подобного
не было: он видел только одни канцелярские, мелко-озабоченные лица, потом еще каких-то людей, и никому-то
не было до него никакой надобности: хоть иди он сейчас же на все четыре стороны.
Выходило, что или тот человек еще
ничего не донес, или… или просто он
ничего тоже
не знает и сам, своими глазами,
ничего не видал (да и как он мог видеть?), а стало
быть, все это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым, опять-таки
было призрак, преувеличенный раздраженным и больным воображением его.
Стало
быть, кроме найма квартиры и разговоров о крови, этот человек
ничего не может рассказать.
— Это другая сплетня! — завопил он. — Совсем, совсем
не так дело
было! Вот уж это-то
не так! Это все Катерина Ивановна тогда наврала, потому что
ничего не поняла! И совсем я
не подбивался к Софье Семеновне! Я просто-запросто развивал ее, совершенно бескорыстно, стараясь возбудить в ней протест… Мне только протест и
был нужен, да и сама по себе Софья Семеновна уже
не могла оставаться здесь в нумерах!
— Я ровно
ничего не подумаю… Я только так спросил, и если у вас
есть дело, то нет
ничего легче, как ее вызвать. Сейчас схожу. А сам,
будьте уверены, вам мешать
не стану.
Катерина Ивановна, которая действительно
была расстроена и очень устала и которой уже совсем надоели поминки, тотчас же «отрезала» Амалии Ивановне, что та «мелет вздор» и
ничего не понимает; что заботы об ди веше дело кастелянши, а
не директрисы благородного пансиона; а что касается до чтения романов, так уж это просто даже неприличности, и что она просит ее замолчать.
Никто
не решится вас обвинить в умысле или в соглашении, тем паче что вы же и обнаружили, выворотив карман: стало
быть,
ничего не предполагали.
Петр Петрович искоса посмотрел на Раскольникова. Взгляды их встретились. Горящий взгляд Раскольникова готов
был испепелить его. Между тем Катерина Ивановна, казалось,
ничего больше и
не слыхала: она обнимала и целовала Соню, как безумная. Дети тоже обхватили со всех сторон Соню своими ручонками, а Полечка, —
не совсем понимавшая, впрочем, в чем дело, — казалось, вся так и утопла в слезах, надрываясь от рыданий и спрятав свое распухшее от плача хорошенькое личико на плече Сони.
После первого, страстного и мучительного сочувствия к несчастному опять страшная идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его слов ей вдруг послышался убийца. Она с изумлением глядела на него. Ей
ничего еще
не было известно, ни зачем, ни как, ни для чего это
было. Теперь все эти вопросы разом вспыхнули в ее сознании. И опять она
не поверила: «Он, он убийца! Да разве это возможно?»
У Сони промелькнула
было мысль: «
Не сумасшедший ли?» Но тотчас же она ее оставила: нет, тут другое.
Ничего,
ничего она тут
не понимала!
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу тебе?
Ничего ведь ты
не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что ты меня обнимаешь? За то, что я сам
не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче
будет!» И можешь ты любить такого подлеца?
Только это
ничего, Соня: посижу, да и выпустят… потому нет у них ни одного настоящего доказательства, и
не будет, слово даю.
— Я к вам, Софья Семеновна. Извините… Я так и думал, что вас застану, — обратился он вдруг к Раскольникову, — то
есть я
ничего не думал… в этом роде… но я именно думал… Там у нас Катерина Ивановна с ума сошла, — отрезал он вдруг Соне, бросив Раскольникова.
— То
есть не совсем о бугорках. Притом она
ничего бы и
не поняла. Но я про то говорю: если убедить человека логически, что, в сущности, ему
не о чем плакать, то он и перестанет плакать. Это ясно. А ваше убеждение, что
не перестанет?
Признаюсь тебе, я и сам сильно
был наклонен поддерживать это мнение, во-первых, судя по твоим глупым и отчасти гнусным поступкам (
ничем не объяснимым), а во-вторых, по твоему недавнему поведению с матерью и сестрой.