Неточные совпадения
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж
не помню, и вот-с,
глядите на меня, все!
Раздался смех и даже ругательства. Смеялись и ругались слушавшие и
не слушавшие, так,
глядя только на одну фигуру отставного чиновника.
— Чего дрыхнешь! — вскричала она, с отвращением смотря на него. Он приподнялся и сел, но ничего
не сказал ей и
глядел в землю.
Он
не отвечал. Настасья все стояла над ним, пристально
глядела на него и
не уходила.
Раскольников молчал, хотя ни на минуту
не отрывал от него своего встревоженного взгляда, и теперь упорно продолжал
глядеть на него.
«Долго же
не отвяжутся!» — думал он. — Из каких денег это все куплено? — спросил он наконец,
глядя в стену.
Раскольников оборотился к стене, где на грязных желтых обоях с белыми цветочками выбрал один неуклюжий белый цветок, с какими-то коричневыми черточками, и стал рассматривать: сколько в нем листиков, какие на листиках зазубринки и сколько черточек? Он чувствовал, что у него онемели руки и ноги, точно отнялись, но и
не попробовал шевельнуться и упорно
глядел на цветок.
Затем, с тою же медлительностью, стал рассматривать растрепанную, небритую и нечесаную фигуру Разумихина, который в свою очередь дерзко-вопросительно
глядел ему прямо в глаза,
не двигаясь с места.
Она
глядела на него прямо, но, очевидно, ничего
не видала и никого
не различала.
Соня остановилась в сенях у самого порога, но
не переходила за порог и
глядела как потерянная,
не сознавая, казалось, ничего, забыв о своем перекупленном из четвертых рук шелковом, неприличном здесь, цветном платье с длиннейшим и смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о светлых ботинках, и об омбрельке, [Омбрелька — зонтик (фр. ombrelle).] ненужной ночью, но которую она взяла с собой, и о смешной соломенной круглой шляпке с ярким огненного цвета пером.
Он положил ей обе руки на плечи и с каким-то счастьем
глядел на нее. Ему так приятно было на нее смотреть, — он сам
не знал почему.
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела узнать… как вообще… он
глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня, как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что
не любит? Всегда ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— А знаете, Авдотья Романовна, вы сами ужасно как похожи на вашего брата, даже во всем! — брякнул он вдруг, для себя самого неожиданно, но тотчас же, вспомнив о том, что сейчас говорил ей же про брата, покраснел как рак и ужасно сконфузился. Авдотья Романовна
не могла
не рассмеяться, на него
глядя.
Раскольников поскорей подошел к воротам и стал
глядеть:
не оглянется ли он и
не позовет ли его?
Соня упорно
глядела в землю и
не отвечала. Она стояла немного боком к столу.
— Разве вы
не читали? — спросила она,
глянув на него через стол, исподлобья. Голос ее становился все суровее и суровее.
— Да-да-да!
Не беспокойтесь! Время терпит, время терпит-с, — бормотал Порфирий Петрович, похаживая взад и вперед около стола, но как-то без всякой цели, как бы кидаясь то к окну, то к бюро, то опять к столу, то избегая подозрительного взгляда Раскольникова, то вдруг сам останавливаясь на месте и
глядя на него прямо в упор. Чрезвычайно странною казалась при этом его маленькая, толстенькая и круглая фигурка, как будто мячик, катавшийся в разные стороны и тотчас отскакивавший от всех стен и углов.
Вид этого человека с первого взгляда был очень странный. Он
глядел прямо перед собою, но как бы никого
не видя. В глазах его сверкала решимость, но в то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
Серые и радужные кредитки,
не убранные со стола, опять замелькали в ее глазах, но она быстро отвела от них лицо и подняла его на Петра Петровича: ей вдруг показалось ужасно неприличным, особенно ей,
глядеть на чужие деньги.
После первого, страстного и мучительного сочувствия к несчастному опять страшная идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его слов ей вдруг послышался убийца. Она с изумлением
глядела на него. Ей ничего еще
не было известно, ни зачем, ни как, ни для чего это было. Теперь все эти вопросы разом вспыхнули в ее сознании. И опять она
не поверила: «Он, он убийца! Да разве это возможно?»
— Да что вы, Родион Романыч, такой сам
не свой? Право! Слушаете и
глядите, а как будто и
не понимаете. Вы ободритесь. Вот дайте поговорим: жаль только, что дела много и чужого и своего… Эх, Родион Романыч, — прибавил он вдруг, — всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с… Прежде всего!
Я, знаете, труслив-с, поехал намедни к Б—ну, — каждого больного minimum по получасу осматривает; так даже рассмеялся, на меня
глядя: и стукал, и слушал, — вам, говорит, между прочим, табак
не годится; легкие расширены.
— Вы сами же вызывали сейчас на откровенность, а на первый же вопрос и отказываетесь отвечать, — заметил Свидригайлов с улыбкой. — Вам все кажется, что у меня какие-то цели, а потому и
глядите на меня подозрительно. Что ж, это совершенно понятно в вашем положении. Но как я ни желаю сойтись с вами, я все-таки
не возьму на себя труда разуверять вас в противном. Ей-богу, игра
не стоит свеч, да и говорить-то с вами я ни о чем таком особенном
не намеревался.
Он изредка бараньим и мутным взглядом
глядел на оратора, но, очевидно,
не имел никакого понятия, о чем идет речь, и вряд ли что-нибудь даже и слышал.
Ахиллесу, наконец, показалось непорядком, что человек
не пьян, а стоит перед ним в трех шагах,
глядит в упор и ничего
не говорит.
Раскольников поднял вопросительно брови. Слова Ильи Петровича, очевидно недавно вышедшего из-за стола, стучали и сыпались перед ним большею частью как пустые звуки. Но часть их он все-таки кое-как понимал; он
глядел вопросительно и
не знал, чем это все кончится.
Все были в тревоге и
не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился,
глядя на других, бил себя в грудь, плакал, ломал себе руки.
Вечером того же дня, когда уже заперли казармы, Раскольников лежал на нарах и думал о ней. В этот день ему даже показалось, что как будто все каторжные, бывшие враги его, уже
глядели на него иначе. Он даже сам заговаривал с ними, и ему отвечали ласково. Он припомнил теперь это, но ведь так и должно было быть: разве
не должно теперь все измениться?