Неточные совпадения
Раскольников тут уже прошел и
не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь
не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы,
дома не будет и что, стало
быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется
дома одна.
Но каково же
было его изумление, когда он вдруг увидал, что Настасья
не только на этот раз
дома, у себя в кухне, но еще занимается делом: вынимает из корзины белье и развешивает на веревках!
«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и
дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого?
Быть не может, верно, бегут!»
— Да как же вы
не понимаете? Значит, кто-нибудь из них
дома. Если бы все ушли, так снаружи бы ключом заперли, а
не на запор изнутри. А тут, — слышите, как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо
быть дома, понимаете? Стало
быть,
дома сидят, да
не отпирают!
Не в полной памяти прошел он и в ворота своего
дома; по крайней мере, он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между тем предстояла очень важная задача: положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже
не в силах
был сообразить, что, может
быть, гораздо лучше
было бы ему совсем
не класть топора на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.
Дверь в дворницкую
была притворена, но
не на замке, стало
быть вероятнее всего
было, что дворник
дома.
Контора
была от него с четверть версты. Она только что переехала на новую квартиру, в новый
дом, в четвертый этаж. На прежней квартире он
был когда-то мельком, но очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой сходил мужик с книжкой в руках; «дворник, значит; значит, тут и
есть контора», и он стал подниматься наверх наугад. Спрашивать ни у кого ни об чем
не хотел.
Не замечая никого во дворе, он прошагнул в ворота и как раз увидал, сейчас же близ ворот, прилаженный у забора желоб (как и часто устраивается в таких
домах, где много фабричных, артельных, извозчиков и проч.), а над желобом, тут же на заборе, надписана
была мелом всегдашняя в таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено».
Тот
был дома, в своей каморке, и в эту минуту занимался, писал, и сам ему отпер. Месяца четыре, как они
не видались. Разумихин сидел у себя в истрепанном до лохмотьев халате, в туфлях на босу ногу, всклокоченный, небритый и неумытый. На лице его выразилось удивление.
Должно
быть, их много
было; чуть ли
не весь
дом сбежался.
А Миколай хоть
не пьяница, а
выпивает, и известно нам
было, что он в ефтом самом
доме работает, красит, вместе с Митрием, а с Митрием они из однех местов.
— Я, конечно,
не мог собрать стольких сведений, так как и сам человек новый, — щекотливо возразил Петр Петрович, — но, впрочем, две весьма и весьма чистенькие комнатки, а так как это на весьма короткий срок… Я приискал уже настоящую, то
есть будущую нашу квартиру, — оборотился он к Раскольникову, — и теперь ее отделывают; а покамест и сам теснюсь в нумерах, два шага отсюда, у госпожи Липпевехзель, в квартире одного моего молодого друга, Андрея Семеныча Лебезятникова; он-то мне и
дом Бакалеева указал…
«Ну так что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в ту сторону, где
была контора. Сердце его
было пусто и глухо. Мыслить он
не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он из
дому вышел, с тем «чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти
не было, и
было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна
не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и
не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в
доме.
— Если только он
будет дома, — прибавил он. — Фу, черт! В своем больном
не властен, лечи поди!
Не знаешь, он к тем пойдет, али те сюда придут?
— Ах, Родя, ведь это все только до двух часов
было. Мы с Дуней и дома-то раньше двух никогда
не ложились.
Марфа Петровна уже третий день принуждена
была дома сидеть;
не с чем в городишко показаться, да и надоела она там всем с своим этим письмом (про чтение письма-то слышали?).
— Случайно-с… Мне все кажется, что в вас
есть что-то к моему подходящее… Да
не беспокойтесь, я
не надоедлив; и с шулерами уживался, и князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе,
не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и в
доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может
быть, полечу.
— Ура! — закричал Разумихин, — теперь стойте, здесь
есть одна квартира, в этом же
доме, от тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами
не сообщается, и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на первый раз и займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а там все уладится. А главное, можете все трое вместе жить, и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя?
«Ей три дороги, — думал он: — броситься в канаву, попасть в сумасшедший
дом, или… или, наконец, броситься в разврат, одурманивающий ум и окаменяющий сердце». Последняя мысль
была ему всего отвратительнее; но он
был уже скептик, он
был молод, отвлечен и, стало
быть, жесток, а потому и
не мог
не верить, что последний выход, то
есть разврат,
был всего вероятнее.
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела
дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты
был здесь,
не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».
Весьма вероятно и то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно в ту минуту, когда она, казалось бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она
не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже
не для такой доли и
была воспитана, а воспитана
была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем
доме», и уж вовсе
не для того готовилась, чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
Петр Петрович Лужин, например, самый, можно сказать, солиднейший из всех жильцов,
не явился, а между тем еще вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить всем на свете, то
есть Амалии Ивановне, Полечке, Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с огромнейшими связями и с состоянием, бывший друг ее первого мужа, принятый в
доме ее отца и который обещал употребить все средства, чтобы выхлопотать ей значительный пенсион.
Петр Петрович прошел в свою комнату, и через полчаса его уже
не было в
доме.
— Как хотите, только я-то вам
не товарищ; а мне что! Вот мы сейчас и
дома. Скажите, я убежден, вы оттого на меня смотрите подозрительно, что я сам
был настолько деликатен и до сих пор
не беспокоил вас расспросами… вы понимаете? Вам показалось это дело необыкновенным; бьюсь об заклад, что так! Ну вот и
будьте после того деликатным.
—
Не твой револьвер, а Марфы Петровны, которую ты убил, злодей! У тебя ничего
не было своего в ее
доме. Я взяла его, как стала подозревать, на что ты способен. Смей шагнуть хоть один шаг, и, клянусь, я убью тебя!
Он постучал в дверь; ему отперла мать. Дунечки
дома не было. Даже и служанки на ту пору
не случилось. Пульхерия Александровна сначала онемела от радостного изумления; потом схватила его за руку и потащила в комнату.
Про себя Соня уведомляла, что ей удалось приобресть в городе даже некоторые знакомства и покровительства; что она занимается шитьем, и так как в городе почти нет модистки, то стала во многих
домах даже необходимою;
не упоминала только, что чрез нее и Раскольников получил покровительство начальства, что ему облегчаемы
были работы и прочее.