Неточные совпадения
Он
знал, впрочем, что нехорошо разглядывает, что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он не
замечает.
— А
знаешь что? Ведь ты бредишь! —
заметил наблюдавший его пристально Разумихин.
— Слышите: купца Вахрушина
знает! — вскричал Разумихин. — Как же не в понятии? А впрочем, я теперь
замечаю, что и вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты на принципах, как на пружинах; повернуться по своей воле не
смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и
знать я ничего не хочу.
Заметов человек чудеснейший.
— А я за тебя только одну! Остри еще!
Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому что его надо привлекать, а не отталкивать. Тем, что оттолкнешь человека, — не исправишь, тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь
знать, так у нас, пожалуй, и дело одно общее завязалось.
— А
знаешь что, Разумихин? Посмотрю я на тебя: какой ты, однако же, хлопотун, —
заметил Зосимов.
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше
заметишь и
узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— Нет уж, это что же, — вдруг
заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не
знаю, как это так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась…
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то
Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он
знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— Пусти? Ты
смеешь говорить: «пусти»? Да
знаешь ли, что я сейчас с тобой сделаю? Возьму в охапку, завяжу узлом да и отнесу под мышкой домой, под замок!
— Об заклад, что придешь! — крикнул ему вдогонку Разумихин. — Иначе ты… иначе
знать тебя не хочу! Постой, гей!
Заметов там?
Я тогда Заметова немного поколотил, — это между нами, брат; пожалуйста, и намека не подавай, что
знаешь; я
заметил, что он щекотлив; у Лавизы было, — но сегодня, сегодня все стало ясно.
— То есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как
узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера
Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли… так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
— А
знаешь что? — вдруг обратился он к Разумихину с плутоватою улыбкой, — я, брат, сегодня
заметил, что ты с утра в каком-то необыкновенном волнении состоишь? Правда?
«Я это должен был
знать, — думал он с горькою усмешкой, — и как
смел я,
зная себя, предчувствуясебя, брать топор и кровавиться. Я обязан был заранее
знать… Э! да ведь я же заранее и
знал!..» — прошептал он в отчаянии.
— Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж? Вы ничего, ничего не
знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не
замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— Я,
знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и… и… и
заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то есть у нас в России-с, и всего более в наших петербургских кружках, если два умные человека, не слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся.
Перебиваете вы всё меня, а мы… видите ли, мы здесь остановились, Родион Романыч, чтобы выбрать что петь, — такое, чтоб и Коле можно было протанцевать… потому все это у нас, можете представить, без приготовления; надо сговориться, так чтобы все совершенно прорепетировать, а потом мы отправимся на Невский, где гораздо больше людей высшего общества и нас тотчас
заметят: Леня
знает «Хуторок»…
— Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я беру на себя.
Знаете, были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я
помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил.
— Мне кажется, вы пришли ко мне раньше, чем
узнали о том, что я способен иметь то, что вы называете собственным мнением, —
заметил Раскольников.
Я тотчас мое место
наметил, подсел к матери и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал
знать, что у меня денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
Он повстречался с нею при входе на мост, но прошел мимо, не рассмотрев ее. Дунечка еще никогда не встречала его таким на улице и была поражена до испуга. Она остановилась и не
знала: окликнуть его или нет? Вдруг она
заметила поспешно подходящего со стороны Сенной Свидригайлова.
Вот это дворник нашего дома; дворник очень хорошо меня
знает; вот он кланяется; он видит, что я иду с дамой, и уж, конечно, успел
заметить ваше лицо, а это вам пригодится, если вы очень боитесь и меня подозреваете.
— Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую комнату.
Заметьте эту дверь, она заперта на ключ. Возле дверей стоит стул, всего один стул в обеих комнатах. Это я принес из своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот там сейчас за дверью стоит стол Софьи Семеновны; там она сидела и разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал, сидя на стуле, два вечера сряду, оба раза часа по два, — и, уж конечно, мог
узнать что-нибудь, как вы думаете?
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не
смеете теперь отговариваться.
Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я
знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее
знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Соня также вскочила со стула и испуганно смотрела на него. Ей очень хотелось что-то сказать, что-то спросить, но она в первые минуты не
смела, да и не
знала, как ей начать.
— Родя, не сердись, я и расспрашивать не
смею.
Знаю, что не
смею, но так, два только словечка скажи мне, далеко куда ты едешь?